Катя безрадостно усмехнулась.

«Действительно — разве не то же пообещают большевики? Старый мир прогнил насквозь, и новый мир вот-вот восторжествует. Земля останется, но на ней наступит такой порядок, когда не нужно будет трудиться… на богачей. Все, что нужно человеку, будет устроено и предоставлено советской властью!»

Вслух же сказала:

— Иными словами, революция — одна из разновидностей психических эпидемий? Быть может, ее тоже можно излечить?

Профессор улыбнулся в усы:

— Только, боюсь, нам, докторам, эта задача не по силам. Одна надежда на Отрока…

— А разве сегодняшние события, вызванные предсказанием Отрока, явление не того же порядка?

— Как профессор психиатрии я отвечу вам — «да». Но как верующий человек… — Иван Алексеевич вздохнул. — Я верю Отроку. Только благодаря ему Киев стал весьма своеобычным местом. Мы точно отрезаны от всего мира — от его смуты, неверия, зла. Отрок дал нам Веру. Дал доброту. И, сдается мне, грозные предостережения Отрока призваны оберегать киевлян как раз от таких ложных и опасных шагов, вызванных всеобщим брожением умов. Стоит нам оступиться, как он… Вы никогда не задумывались, что под влиянием разных идей один и тот же человек может стать глупцом или гением, зверем или святым?

— Отчего же, — сказала Катя, — задумывалась.

Более того, в данный момент г-жа Доброжанская думала именно об этом. О Мите, профессоре, солдатах, в искреннем порыве души спасавших вчера императрицу, и о встреченном ею на дороге дезертире-насильнике, оскалившимся на «принцессу брульянтовую»… чтоб всего минуту спустя узреть в ней Царицу Небесную.

«…злых людей нет на свете»?

— Когда у вас будут дети, вы придете ко мне. И я расскажу вам, что в душе каждого из нас от рожденья живут ангелы и демоны, вопрос лишь в том, кого этот мир выманит на свет. Как раз сейчас я занят созданием одной работы…

В осанке, манерах, тембре голоса, полуулыбке профессора было что-то обволакивающее, расслабляющее — отцовское, сделавшее мир вокруг Кати уютным, а душу — доверчивой, детской. Ей захотелось довериться доктору, рассказать ему какую-то тайну, представить своих ангелов, демонов.

От выдачи тайны Катерина воздержалась, но бывшая сирота, воспитанная жадной, взбалмошной, недалекой теткой, не смогла сдержать резкий, как изжога, приступ зависти к Дашиному другу — Игорю Сикорскому. Повезло же ему иметь такого отца! Много ли найдется родителей, поверивших в невозможную мечту своих детей? Позволивших им бросить престижный институт? Помогавших добрым словом, деньгами и делом, готовых заложить дом, чтобы сын построил очередную модель… того, что, по всеобщему ученому мнению, построить и изобрести невозможно.

Немного. Может, потому в мире так немного гениев? Да и просто хороших и добрых людей — тоже мало.

Или мало хороших обстоятельств?

И все же, кто это сказал — «…злых людей нет на свете»?

Катя сморщила лоб в тщетной попытке вспомнить автора — хотелось щегольнуть перед профессором уместной цитатой. Но голова вдруг закружилась, как еще не изобретенный Сикорским геликоптер-вертолет, горло снова закупорило пробкой мерзейшая тошнота, в глазах поплыло. Затылок откинулся на спинку дивана.

Совсем не по-стариковски проворно и расторопно выскочив из-за стола, профессор поднес к ее носу невесть откуда взявшуюся склянку:

— Вдохните-ка, голубушка… Сейчас все пройдет.

И не солгал — приступ ушел быстро, точно его сдуло ветром.

— Вам лучше, — определил профессор. — Посмотрите-ка направо, — отставил он руку с одним выпрямленным пальцем, — теперь налево… ага…

— Я здорова. Сама не знаю, что это было…

— Однако мы отклонились от нашей беседы, — заметил Иван Алексеевич. — Вы говорите, что уже много лет вашему управляющему снится один и тот же сон?

Показалось ей или нет — «вашему управляющему» профессор отчеркнул мягкой пастельной вопросительной интонацией?

— Ему снится, будто он уже умер?

— Именно так, — рассказывать более подробно сон Мити Катя сочла недопустимым.

— К слову, головокружение — один из типичных симптомов этой так называемой эпидемии навязчивых снов. — Узко-прищуренные глаза смотрели на Катю с внимательным любопытством. Сложенные на груди руки ждали от нее объяснений.

— Хотите сказать, что я тоже больна? — сухо спросила Катерина.

— Нет, нет… — профессор легко принял ее право прятаться под маской. — Более того, хочу вас утешить. Головокружениям подвержены исключительно женщины. И, исходя из того, что я услышал, глубокоуважаемый управляющий ваш — не должен быть причиною вашего беспокойства. Сон — самое безобидное из всех проявлений. Ибо, каким бы загадочным, вещим, пророческим, невыносимо реальным он ни был, человек все же точно знает, что сон — не реальность. Куда хуже иное — ложная память о том, что вы считаете совершенно реальными событиями. Или напротив — бесконечная бесплодная попытка вспомнить то, что, как ты убежден, было, да забылась… Я выпишу микстуру, — профессор вернулся к столу, быстро пододвинул лист и богатырского вида чернильный прибор. — Три капли на одну чайную ложку воды. Принимать перед сном и, уверяю вас, сон нормализуется… Эта болезнь редко принимает крайние формы. Из сотен моих пациентов лишь около десяти человек…

— А в чем выражается тяжелая форма?

— Скажу просто, без научных терминов, эти люди больше верят в свои сны, чем в реальную жизнь, а потому практически неспособны жить дальше. В данный момент у меня на излечении находятся всего трое людей со схожими симптомами. Один господин и две дамы.

— Наверное, дамы больше верят снам, чем мужчины, — сделала Катя первый неуверенный шаг в интересующем ее направлении.

— Это вы, голубушка моя, верно подметили.

— А можно мне пообщаться с другими? Или это противоречит врачебной этике?

— Боюсь, что да… — профессор одарил Катерину отеческой улыбкой.

Катя задумчиво погладила каштановый плод на ручке дивана — она ожидала отказа, и у нее был заготовлен целый рассказ о своем давнишнем горячем желании создать благотворительный фонд для всех неизлечимых душевных больных, но…

Профессор вдруг заморгал, выпрямился в кресле, снял с носа пенсне, задумчиво протер его и сказал изменившимся голосом:

— Впрочем, а почему нет? Иногда общение, напротив, может принести пациенту огромную пользу. Например, Анне…

— Анне?

Катины пальцы в волнении сжали украшенный плодами каштана поручень.

— Анна Андреевна, — казалось, профессор говорит через силу, превозмогая себя, — моя пациентка — прелестная, красивая, образованная женщина. Пребывает здесь уже пять лет. Ее бывший супруг исправно вносит плату. А она не хочет покидать заведение, отказывается общаться с внешним миром. Я пытался свести ее со своими дочерьми, увлечь радостями жизни. Но, не взирая на все мои старания…