опилок, сердце разрывалось, раскалывалось в груди, и терпеть это дальше было невыносимо.

«Вставай, — подстегивала гордость. — Не смей валяться».

С трудом расслабив сведенные судорогой мышцы, я медленно сползла с кровати. Ноги казались ватными. Странно, как я вообще умудрялась сохранять равновесие после нанесенного мне сокрушительного удара.

Сердце по-прежнему пребывало в нокауте.

Веки опухли после бесконечных рыданий, ресницы слиплись от слез. Пришлось несколько раз моргнуть, прежде чем перед глазами хоть немного прояснилось.

«Молодец, — похвалил внутренний голос. — Продолжай в том же духе».

Прерывисто и часто дыша, я на автопилоте побрела в ванную.

Закрыла за собой дверь, на непослушных ногах доковыляла до раковины и, вцепившись в ее края, зажмурилась в попытке подавить рвущиеся наружу рыдания.

Попытка вылилась в душераздирающий стон. Лицо исказила гримаса, пальцы стиснули фаянсовые бортики так, что побелели костяшки.

Ты выстоишь.

Я затаила дыхание, сдерживая плач.

Тебя так просто не сломить.

Трясущимися руками я достала из стаканчика щетку, сполоснула ее под холодной водой и, выдавив на щетину горошину зубной пасты, принялась исступленно чистить зубы.

Еще немного, и десны бы начали кровоточить.

Но мне было плевать.

Меня переполняло желание смыть горести последних дней.

Вымарать их из памяти.

Хотя чутье подсказывало — смыть и вымарать не получится.

Меня терзала мысль, что, поведи я себя тем утром иначе, ничего бы не произошло.

Подожди я, пока Джоуи оклемается, созреет для нормального разговора, мы бы не расстались.

Тряхнув головой, я решила не изводить себя напрасными «если бы да кабы» и сосредоточилась на рутинных вещах. Сполоснула щетку, закрутила тюбик зубной пасты, выключила воду и убрала щетку на место.

Только такие мелочи и были мне по силам.

Когда ко мне вернулась видимость самообладания, я наладила душ, медленно разделась и шагнула под обжигающие струи, однако холод пробирал меня до костей. Я тряслась с головы до ног и лязгала зубами.

Меня как будто осквернили.

Вывернули наизнанку.

— Знай, что ты озаряла мою жизнь каждый божий день с тех пор, как мне стукнуло двенадцать.

Фраза в ушах повторялась снова и снова, побуждая меня сесть за руль, доехать до Джоуи и удавить его голыми руками.

Следом перед глазами возник грязный матрас, распластавшийся на нем Джоуи с иглой в вене и остекленевшим взглядом. Мысли сразу скакнули в другом направлении — захотелось прижать его к груди и никогда не отпускать. Нет, не так. Хотелось умереть от несправедливости происходящего.

— Ну и как зовут вольную птицу?

— А какая разница? Все равно к обеду я стану для тебя пупсиком.

Я машинально взяла с полки шампунь и щедро намылила волосы. Потом достала чистое полотенце, намочила и прижала к лицу, вдыхая горячие пары.

— Мне хреново! Этого ты добиваешься, Моллой? Это ты хочешь услышать? Что мне хреново?

Отшвырнув полотенце, я соскребла с лица остатки косметики и отрешенно уставилась на белую ткань в разводах туши, тоналки и губной помады.

— Выбирая между тобой и дозой, мой сын всегда предпочтет второе, Ифа. Такова горькая истина.

Оцепеневшая, подавленная, я закрутила кран, выбралась из душа и, завернувшись в самое большое белоснежное махровое полотенце, пошлепала обратно в спальню.

Снизу по-прежнему доносились музыка и громкий смех. Значит, к предкам нагрянули друзья.

Гости собирались у нас на каждое Рождество; обычно я встречала их в первых рядах, попивала дешевое просекко и флиртовала с сыновьями родительских друзей. Однако сегодня сил не хватало даже на улыбку, настолько выхолощенной я себя чувствовала.

Порывисто вздохнув, я залезла под одеяло, нащупала телефон и нажала кнопку повторного набора.

— Это Джоуи. Вы знаете, что делать.

— Не люблю тебя, сволочь, — с надрывом прошептала я в трубку после гудка. По щеке скатилась слезинка, и я крепко зажмурилась. — Совсем-совсем не люблю.

Очередная попытка завязать 28 декабря 2004 года Джоуи

Отец начал бухать раньше, чем мама успела разделать индейку, и остаток Рождества я гасил скандалы и защищал мелких от папашиных кулаков.

В очередной отцовский запой я вдруг увидел себя со стороны. Увидел по-настоящему, не предвзято.

Загнанного.

Задыхающегося под бременем ответственности и гнетущей несправедливости.

Озлобленного.

Вечного мальчика для битья.

Впрочем, все эти эпитеты меркли по сравнению с чувством стыда, обрушившегося на меня рождественским вечером, когда я пытался вырвать у отца бутылку виски и снова понял, что смотрю на себя в будущем.

Жизнь неоднократно укладывала меня на лопатки, однако суровое, неумолимое осознание, что я превращаюсь в Тедди Линча, всякий раз заставляло задуматься: а стоит ли подниматься?

Словно побитый пес, я мечтал забиться в конуру и зализать раны.

А ран у меня было в избытке.

Я разваливался на части и отчетливо понимал: мать права, это и есть мое будущее.

Если ничего не поменять, я стану тем, кого ненавижу больше всех на свете.

Такими темпами мне суждено уподобиться отцу, Дрико, Шейну Холланду, Дэнни Фитцу, Филли Хеффернану, их отцам и прочим ублюдкам, которые бухают, нюхают и трахают все, что шевелится.

Во мне почти не осталось ничего человеческого, рассудок требовал остановиться, пока не поздно.

Мне было омерзительно сознавать, как низко я пал.

Но больше всего меня терзали стыд и чувство вины перед Моллой.

Отчаяние и боль в ее взгляде — та самая боль, что навеки поселилась в материнских глазах, — отчетливо врезались мне в память, и даже время не могло их искоренить.

Ее страдальческая гримаса, когда я удирал из окна спальни, обиженные интонации, жестокие слова, брошенные в порыве отчаяния... все это случилось по моей вине.

Я причинил ей боль, вложил в уста эти фразы.

Я.

Не отец.

Не мать.

Все из-за меня.

Перспектива окончательно рухнуть в пропасть пугала меня до усрачки, а риск повторить судьбу родителей подействовал как пресловутый пинок.

Именно он побудил меня надолго запереться в сортире в обнимку с унитазом.

По спине у меня струился холодный пот, на теле выступила испарина. Ненасытный демон внутри требовал капитуляции и заветной дозы.

Содрогаясь всем телом, я сжимал кулаки, напрягал мышцы и продолжал заведомо проигрышную, как мне чудилось, битву.

«Продержись еще час, — подстегивал я себя. — Хотя бы час, а если не отпустит, наберешь ему».

В таком режиме я протянул семьдесят два часа.

Сама мысль, что ломка никогда не прекратится, выбивала почву из-под ног, вынуждала опустить руки, поэтому я сосредоточился на терпимом промежутке времени.

Всего час.

Ты справишься.

К реальности меня вернул голос Тайга:

— Тебя так и выворачивает? — Тайг застыл