Рамирес поставил шарики рядом с цветами. Они были сгрузиками, чтобы не улетели.

- В последний раз, когда я пытался тебя увидеть, доктор взялс меня обещание, что я не буду говорить с тобой о деле.

- Я не знала, что ты здесь уже был.

- Ты мало что замечала.

- Я спала?

Он кивнул.

Класс! Интересно, сколько тут народу прошло, пока я лежала вотрубе?

- Я сегодня выписываюсь, так что можно, наверное, говоритьпо делу.

Он посмотрел на меня - выражение его лица было красноречивым:он мне не верил.

- Почему мне никто не верит?

- Ты сейчас как все копы. От работы не можешь оторваться.

Я подняла руку в бойскаутском салюте.

- Честное слово, сестра мне сказала, что меня выписывают.

Он улыбнулся:

- Не забывай, я видел твою спину. Даже если тебя выпишут, тысразу к работе не вернешься. По крайней мере активно.

- Как? Меня заставят рассматривать фотографии и слушать, чтонашли другие?

Он кивнул:

- Что-то вроде.

- Я что, похожа на Ниро Вульфа? Я не из тех девушек, чтоотсиживаются дома в тылу.

Он засмеялся, и это был приятный смех. Обычный, нормальныйсмех. Не было в нем осязательного сексуального подтекста, как у Жан-Клода, номне нравилось именно то, что он обыкновенный, этот смех. Но... как бы ни былмил и приятен Рамирес, я не могла забыть сон с участием Жан-Клода. Я ощущалаприкосновение его руки, оно еще держалось на коже, как держится в комнате запахдорогих духов после ухода надушенной дамы.

Может, это была любовь, но что бы там ни было, трудно найтимужчину, который смог бы конкурировать с Жан-Клодом, как бы мне этого нехотелось. Когда он был со мной, все прочие мужчины будто отступали ирасплывались в общем образе, кроме Ричарда. Это и значит - быть влюбленной? И явлюблена? Хотела бы я знать это точно.

- О чем ты задумалась? - спросил Рамирес.

- Ни о чем.

- Чем бы ни было это "ни о чем", оно для тебясерьезно и почти нагоняет печаль.

Он придвинулся ближе, коснулся пальцами простыни. У негобыло вопросительное, ласковое и очень открытое лицо. Я поняла, что в каком-тосмысле Рамирес - мой счастливый билет. Он знал, что и как на меня действует,частично по совпадению, частично потому, что хорошо меня понимал. Он понимал,что я люблю и что не люблю в мужчинах, лучше, чем Жан-Клод, которому понадобилисьдля этого годы. Я люблю честность, открытость и что-то вроде детского шарма.Есть и другие вещи, вызывающие вожделение, но путь к моему сердцу был таким.Жан-Клод почти никогда и ни в чем не бывал открытым. У любого его поступка быладюжина разных мотивов. Честностью он тоже не особенно отличался, а детскийшарм... нет. Но Жан-Клод оказался первым, и к добору или к худу, таково было насегодня положение вещей.

Может быть, и сейчас поможет толика честности.

- Я задумалась, как бы сложилась моя жизнь, если бы я спервавстретила такого человека, как ты.

- Сперва. Значит, кого-то ты уже встретила.

- Я тебе говорила, что дома меня ждут двое мужиков.

- Ты еще сказала, что не можешь из них выбрать. Моя бабушкавсегда говорила, что женщина при выборе одного из двоих мужчин колеблетсятолько в случае, когда ни тот, ни другой ей не нужен.

- Не говорила она такого.

- Говорила. За ней ухаживали двое, она вроде как наполовинубыла с обоими помолвлена, а потом встретила моего деда и поняла, почемуколебалась. Ни одного из них она не любила.

Я вздохнула:

- Только не надо говорить, что я попала в семейную легенду.

- Ты мне не сказала, что уже занята. Скажи, чтобы я не терялвремя, и я перестану.

Я посмотрела на него - на самом деле посмотрела, проследилаглазами линию улыбки, искорки веселья в глазах.

- Ты зря теряешь время. Прости, но мне кажется, что это так.

- Кажется?

Я покачала головой:

- Эрнандо, перестань. О'кей, я уже занята.

- Это не так, ты еще не сделала выбор, но о'кей. Значит, ятоже не тот, кто тебе нужен, иначе ты бы знала. Когда ты его встретишь, у тебяне останется сомнений.

- Только не говори мне об истинной любви, о союзе душ ипрочем.

Он пожал плечами, теребя край простыни.

- Что мне сказать? Я воспитан на рассказах о любви с первоговзгляда. Моя бабушка, родители, даже прадед говорили одно и то же. Онивстречали своих суженых, и после этого больше никто для них не существовал.

- Ты из семьи романтиков, - сказала я.

Он кивнул с довольным видом.

- Мой прадед до самой своей смерти рассказывал о прабабкетак, будто они еще школьники.

- Это приятно звучит, но я не верю в истинную любовь,Эрнандо. Не верю, что есть лишь один человек, который может составить счастьетвоей жизни.

- Не хочешь верить, - уточнил он.

Я покачала головой:

- Эрнандо, ты переходишь грань между юмором и навязчивостью.

- Зато ты хотя бы стала звать меня по имени.

- Может быть, потому что больше не вижу в тебе угрозы.

- Угрозы? В чем? В том, что ты мне нравишься? Что я тебяприглашал куда-нибудь? - спросил он, нахмурив брови.

Я тоже пожала плечами.

- Что бы я ни хотела сказать, Эрнандо, просто перестань. Этони к чему не ведет. Что бы я ни решила, все равно я буду выбирать между темидвумя, которые ждут меня дома.

- Судя по твоему тону, до этой минуты ты не была такуверена.

Я задумалась на секунду.

- Знаешь, ты прав. Наверное, я искала кого-то другого,кого-нибудь еще. Но это без толку.

- У тебя не слишком счастливый голос, Анита. А любовь должнаделать человека счастливым.

Я улыбнулась, сама зная, что улыбнулась мечтательно.

- Если ты думаешь, Эрнандо, что любовь приносит счастье, толибо ты никогда не был влюблен, либо не был влюблен настолько долго, чтобыобнаружить в любви и нелицеприятные стороны.

- Ты не настолько стара, чтобы быть такой циничной.

- Это не цинизм, это реализм.

У него было грустное и сочувственное лицо.

- Ты потеряла чувство романтики.

- Его у меня никогда не было. Можешь мне поверить, и теребята, что ждут меня дома, тебе это подтвердят.