Юноша же, к досаде обывателей, вовсе не реагировал на знаки высокого внимания.

Сама его поза: опущенная голова, скрещенные на груди руки — казалась неприличной для юнца, которого приветствует полководец. Он слегка краснел от внимания Фрондсберга, благодарил его коротким наклоном головы и смотрел на него печальным взором, как бы посылая последний привет перед долгим прощанием.

— Странный малый этот юнкер, — сказал предводитель гильдии ульмских ткачей своему соседу, бравому оружейнику. — Я бы отдал свою воскресную куртку за такое приветствие Фрондсберга, а этот и не шелохнется в ответ! В городе всем известно о дружбе Фрондсберга с мастером Колером, они сроднились словно братья, потому что сызмальства знают друг друга. А этот что? Меня злит, что такой благородный господин так приветствует какого-то молокососа!

Оружейник, пожилой человек небольшого роста, одобрил высказывание соседа:

— Покарай меня Бог, вы правы, мастер Колер! Разве здесь мало людей, достойных дружеского приветствия? Вон на площадке стоит господин бургомистр, а на углу мой кум — господин Бесерер. Хочется научить этого юнкера кланяться уважаемому человеку. Но думаю, такой не склонит свою голову и перед императором. Наверно, он что-то из себя представляет, потому что мой сосед — секретарь совета, не большой любитель гостей — пригласил его к себе в дом.

— Крафт? — удивился ткач. — Ай-яй-яй! Верно, тут какая-то тайна. Либо это весьма влиятельное лицо, а может даже, он сын кельнского бургомистра, который тоже прибыл с войском. A-а… вон стоит старый слуга Крафта — Иоханн.

— Разрази меня гром, он и есть! — обрадовался оружейник, любопытство которого разожгли предположения ткача. — Сейчас я его исповедую получше любого священника!

Зрители стояли вплотную друг к другу, и потому оружейник никак не мог протиснуться к Иоханну.

А вот богатому главе ткачей удалось-таки с важной миной на лице пробиться к слуге, затем подтащить его к оружейнику. К сожалению, и старый Иоханн мало что мог объяснить, он знал лишь, что гостя его хозяина зовут господин фон Штурмфедер.

— Должно быть, он не богат, потому что прибыл на коне, без слуг. Моему хозяину от непрошеного гостя одни неудобства, потому что наша старая Сабина, его кормилица, ворчит и ворчит, будто настоящий дракон, говорит, что тот нарушает порядок в доме и всем мешает, бродя повсюду в сапогах со шпорами.

— В данном случае она права, — встрял в разговор ткач. — Ваш хозяин, Иоханн, — форменный дурак! Да и старая ведьма, прости меня Господи, тоже хороша! Давно ее пора выставить на улицу, где ей и место. Хотя хозяин ваш в расцвете сил, но ведет себя так, будто он еще в пеленках!

— Хорошо вам говорить, мастер Колер! — возразил старый слуга. — Но вы же не все знаете. Выбросить на улицу! А кто ж тогда будет вести хозяйство?

— Кто? — разгорячился ткач. — Он должен найти подходящую подругу жизни, взять в дом жену, как всякий порядочный ульмский христианин. Сколько можно жить холостяком и бегать по городу за каждой юбкой? Как он обошелся с моею Катариной? Встретился бы он мне сегодня! Уж я бы разделался с этим господином! Его покойная матушка — вот уж достойная особа — заказывала у меня столовое белье. Перед нею я бы снял шапку: «Чего прикажете, уважаемая?» А он…

— Ну послушайте же, — робко прервал его Иоханн, — я всегда думал, что такой господин, как мой хозяин, может перекинуться словечком с вашей дочкой, не обращая внимания на злобных соседей.

— Вот как! Перемолвиться словечком? Может, еще скажете — после вечерни? Он ведь на ней не женится! А у моей дочки репутация почище, чем белые брыжи вашего хозяина!

Разгоряченный мастер во время этой запальчивой речи схватил старого Иоханна за грудки и повысил голос так, что на них стали обращать внимание окружающие. Оружейник не нашел ничего лучшего, как силой увести рассерженного родителя, но ссору все-таки не предотвратил. Уже после обеда по всему городу разнесся слух, что Иоханн, слуга господина Крафта, на старости лет завел интрижку с дочерью главного городского ткача. Рассерженный отец призвал его на лугу к ответу.

Упражнения пехотинцев между тем закончились, зрители начали расходиться, и молодой человек, ставший невольной причиной ссоры, тоже отправился в город. Бледнее обычного, юноша шел медленным шагом, то опустив глаза долу, то обращая их в тоске к голубым горам, туда, где вдалеке виднелись пограничные селения Вюртемберга.

Никогда еще Георг фон Штурмфедер не чувствовал себя таким несчастным, как в эти дни. Мария уехала со своим отцом, перед разлукой она еще раз заклинала любимого сохранять верность обещанию, а как далось ему это обещание? Стоило немалого труда перебороть себя, следуя настояниям возлюбленной. Сейчас же ситуация и вовсе казалась безысходной. Все его золотые мечты, смелые надежды на славу исчезли как дым. Решение заслужить руку Марии, участвуя в сражениях, померкло и отодвинулось в неопределенную даль. Но возникла опасность быть не понятым людьми, уважение которых было ему дорого; оставить союзные знамена как раз в тот момент, когда все готово к решительному шагу, — как такой поступок может быть расценен славными полководцами?

День ото дня, пока только можно было, Георг откладывал объявление союзу о своем решении. Где ему взять веские аргументы, найти нужные слова, чтобы оправдать свой отъезд перед старым храбрым воином Брайтенштайном, другом отца? С каким лицом он появится перед благородным Фрондсбергом, бок о бок с которым сражался его отец и наконец пал, завещая малолетнему сыну единственное достояние — блестящую славу своего имени? Это перед Фрондсбергом, только что оказавшим ему знаки внимания, он должен предстать в двусмысленном свете!

Удрученный мрачными мыслями, Георг приблизился к городским воротам и вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за руку. Юноша оглянулся: перед ним стоял приземистый мужчина, с виду крестьянин.

— Что тебе? — спросил Георг, несколько досадуя на то, что ход его мыслей прервался.

— Прежде всего мне надобно узнать, тот ли вы человек, кто мне нужен, — ответил незнакомец. — Скажите-ка, что можно добавить к словам — свет и буря?

Георг удивился странному вопросу и внимательно присмотрелся к говорившему. Это был небольшого роста, крепко сложенный, широкоплечий, коренастый мужчина. Загорелое лицо его казалось бы невыразительным, кабы не хитровато-лукавая улыбка на губах и мужество в серых глазах. Волосы и борода крестьянина были светло-русы и кудрявы, на поясе он носил длинный кинжал, в одной руке держал топор, в другой — круглую кожаную шапку, какие можно видеть и поныне у швабских крестьян.

Пока Георг делал эти мимолетные наблюдения, крестьянин пытливо следил за ним.

— Вы, может быть, не совсем меня поняли, господин рыцарь? — вымолвил крестьянин после короткого молчания. — Что можно добавить к свету и буре, чтобы получились две хорошие фамилии?[60]