— Перо и камень, — ответил молодой человек, которому сразу стало ясно, что подразумевалось в загадочном вопросе. — Что ты хочешь этим сказать?

— Так вы — Георг фон Штурмфедер, а я иду от Марии фон…

— Ради бога, потише, дружище, не называй имен, — прервал Георг, — скажи поскорей, что ты мне принес?

— Письмецо, юнкер, — сказал крестьянин, развязывая одну из широких черных подвязок, стягивающих кожаные панталоны, и вытащил полоску пергамента.

Торопливо и радостно схватил Георг пергамент, на нем блестящими черными буквами было написано лишь несколько слов. Буквы выдавали старание — девушки, жившие в 1519 году, были не так проворны в выражении нежных чувств письменно, как в наши дни, когда каждая деревенская красотка строчит своему возлюбленному в армию длинное послание, какое мог бы написать святой Иоханнес.

Хроника, откуда мы почерпнули сию историю, сохранила слова, которые с жадностью прочитал Георг:

Кроткий, нежный смысл этих слов многое сказал любящему сердцу, напомнил о ласковых глазах, безмолвных слезах, зардевшихся от тайных чувств щеках и милых губах, поцеловавших письмецо. Кто испытывал подобные чувства, не упрекнет Георга за то, что он на какой-то миг словно опьянел и устремил свой радостный взор к далеким синим горам, благодаря любимую за слова утешения, которые ему были столь необходимы. Есть на земле существо, которому он дорог!

Содержание краткого послания оживило сердце Георга и вернуло прежнее радостное настроение, он подал доброму вестнику руку, сердечно поблагодарил его и спросил, каким образом тот принял от Марии ее поручение.

— Я так и думал, — улыбнулся крестьянин, — что листочек не заключает в себе никакого злого заклинания: уж очень дружелюбно улыбалась барышня, когда сунула его мне в руку. Это было в прошлую среду, когда я пришел в Блаубойрен, где стояло наше войско. Там в монастырской церкви есть очень красивый алтарь, на котором изображены деяния моего святого — Иоанна Крестителя. Семь лет тому назад я угодил в страшную передрягу, которая могла для меня кончиться плачевно. Вот я и пообещал каждый год в это время ходить туда на богомолье. И соблюдаю свой зарок с того самого времени, когда святой чудом спас меня от руки палача. По окончании молитвы я каждый раз захожу к господину настоятелю, чтобы подарить ему парочку хороших гусей, ягненка или что другое из того, что он любит… Но я, кажется, надоедаю вам своею болтовней, юнкер?

— Нет, нет, рассказывай, пойдем сядем вон на ту скамью.

— О, не совсем уместно, чтобы крестьянин усаживался бок о бок с молодым юнкером, которого у всех на глазах приветствует главнокомандующий. Уж позвольте мне постоять перед вами.

Георг опустился на скамью при дороге, а крестьянин, опершись на свой топор, продолжал рассказ:

— В такое беспокойное время, конечно, затруднительно ходить на богомолье, но «кто нарушает обет, не исполняет клятвы своей», поэтому я все же пошел. Так вот, помолившись, я направился из церкви к настоятелю, но церковный служка мне сказал, что у него на приеме благородные рыцари. Я подумал: добрый настоятель простит мне, что я его не навестил. И вот иду я, а навстречу мне спускается по лестнице барышня, в покрывале, с молитвенником и четками. Я прижался к стене, чтобы пропустить ее, а она остановилась и говорит: «Откуда это ты, Ханс?»

— Разве вы ее знаете? — прервал Георг.

— Моя сестра — ее кормилица…

— Как, старая Роза — ваша сестра? — удивился молодой человек.

— Так вы и сестру знаете? — спросил посланец. — Надо же! Что ж, продолжу. Увидев ее, я очень обрадовался, ибо часто навещал Розу в Лихтенштайне и знаю барышню с тех пор, как ее еще учили ходить. Однако теперь я едва узнал молодую госпожу, так она выросла, а вот румянец с ее щечек исчез, как майский снег. Не знаю, почему она так изменилась. Мне стало жаль ее, и я спросил, что это с нею и не могу ли я ей чем-нибудь помочь. Она призадумалась, потом сказала: «Да, если ты умеешь молчать, Ханс, то мог бы оказать мне большую услугу». Я обещал, и она назначила мне время после вечерни.

— Но как же она попала в монастырь? — спросил Георг. — Ведь прежде ни одному женскому башмаку нельзя было переступить его порог.

— Настоятель — друг ее отца. Там, в Блаубойрене, сейчас много солдат, царит изрядная кутерьма и ходить по городу небезопасно. После вечерни, когда все стихло, барышня потихоньку вышла ко мне. Я ободрил ее, как только может это сделать наш брат, она дала мне листочек и просила отыскать вас.

— Сердечно благодарю тебя, добрый Ханс, — улыбнулся юноша. — А больше она ничего не велела мне передать?

— Устно еще кое-что поручила. Просила, чтобы вы остерегались: против вас что-то затевают.

— Против меня? — изумился Георг. — Ты, верно, не так понял. Кому и что замышлять против безвестного молодого рыцаря?

— Вы требуете от меня слишком многого, — возразил посланец. — Но если я смею это сказать, то думаю: союзники что-то затевают. Барышня еще прибавила, что ее отец говорил об этом. А разве сегодня Фрондсберг не кивал вам и не приветствовал, как императорского сына? Когда такой человек оказывает подобные знаки внимания, это что-нибудь да значит.

Георг поразился метким замечаниям хитроватого крестьянина и припомнил, что отец Марии глубоко проник в тайны командиров союзного войска и, должно быть, что-то узнал из того, что касалось и его, Георга. Но сколько он ни думал, все-таки не мог отыскать ничего, что вызвало бы таинственные предостережения Марии. С трудом вырвавшись из сети предположений, он спросил посланца, как ему удалось так быстро его найти.

— Если бы не Фрондсберг, это так скоро бы не случилось. Я должен был отыскать вас в доме господина Дитриха фон Крафта. Но когда вышел на улицу, то увидел, что народ спешит на луг. Я подумал: потеряю полчасика, но зато полюбуюсь пехотой. Действительно, Фрондсберг и его воины — впечатляющее зрелище. И тут я услыхал в толпе ваше имя, оглянулся — трое пожилых мужчин говорили про вас и на вас показывали. Я запомнил ваше лицо и пошел вслед за вами. Но поскольку не был до конца уверен, загадал загадку про бурю и свет.

— О, ты правильно поступил, — рассмеялся Георг. — Пойдем же теперь ко мне, я тебя накормлю. А когда ты собираешься возвращаться домой?

Ханс задумался и наконец проговорил с хитрой улыбкой:

— Не взыщите, юнкер, но я вынужден был обещать барышне покинуть вас не раньше, чем вы распрощаетесь с союзным войском.

— И тогда?

— Тогда я прямиком пойду в Лихтенштайн, принесу барышне хорошее известие от вас. Как же она тоскует! Представьте: каждый день стоит в садике на утесе и смотрит вниз, в долину, — не идет ли старый Ханс!

— Что ж, я ее обрадую, — сказал Георг, — может быть, завтра же и уеду, но предварительно напишу письмецо.