Шелестова проспала недолго, минут сорок. Она сонно заворочалась, подняла голову, огляделась. Взъерошенная, как воробей, со следами горя на лице.

Я поднялся на ноги, помогая встать и девушке, похлопал по ноге, зовя Крюгера, и мы втроем спустились вниз, на кухню. Хозяйка отеля сжимала мою руку, как потерявшийся ребенок.

— Мара…

Элисте стояла за барной стойкой, размешивала ложкой сахар в чашке мятного чая. Глаза выдавали напряжение собирательницы, она явно ждала истерики. Полагаю, от Громовой не укрылись помятый вид колючки, следы слез на щеках, рука, стискивающая мою руку. Она натолкнулась на наши руки, как на стену. Взгляд стал еще более напряженным, чем был до этого, ложка слишком громко звякнула о чашку.

— Приведи, пожалуйста, Стаса, — голос Мары звучал хрипло, низко. Я понимал, что эти слова она из себя практически вытолкнула.

— Хорошо, — в конечном итоге кивнула Элисте, хотя готов поклясться, что за миг до этого собиралась спросить совершенно другое.

Громова задержала взгляд на мне, когда проходила мимо, все еще стараясь понять и принять. Давалось ей это явно нелегко. Эли было жаль. Кривая улыбка меньше, чем на миг скользнула по губам — отель действительно притягивает больные, изувеченные души. И эти души совершенно не обязательно мертвые.

Вот и я тоже… притянулся.

Я тряхнул головой, сбрасывая липкий туман бесполезной философии, и все же прошел дальше.

Мы ели на улице за домом. Паста с сыром из пластиковых тарелок и бутылка вина из горла, Крюгер трескал свои консервы прямо из банки и, казалось, ничуть не возражал. Так себе ужин, если подумать. Пища богов, если подумать еще немного. Мы поели быстро, выкинули все в бак и вернулись в дом.

Мара поднялась на второй этаж, а спустя несколько минут вернулась с ключницей, поставила ее на место и еще какое-то время рассматривала ключи внутри, думая о чем-то своем. Скорее всего о разбившейся на осколки душе. Потом потянулась к телефону.

— Кит, возвращайтесь домой завтра, — прохрипела она и сбросила вызов. Умный панк перезванивать не стал, хотя наверняка волновался.

— Поймай его, Яр, — повернулась Шелестова ко мне. — Поймай и убей, заставь харкать кровью, заставь выть от боли, заставь кататься по полу и скулить.

— Поймаю.

Мара смотрела, стоя с поднятым ко мне лицом целую вечность, и мне было неприятно от этого взгляда, от невысказанного вслух вопроса, который повис в воздухе. Она была обижена, растеряна, зла. Ей было плохо и больно. Шелестова мучилась и страдала. А я ощущал себя беспомощным, слишком медленным куском дерьма. Слишком неповоротливым и тупым. Виноватым. Бесконечно виноватым перед ней. Вина — беспощадная, безжалостная сука.

И все-таки…

Не смотря на все это, несмотря на то, что произошло, несмотря на чертовы похороны, Ирза, необходимость отправить близнецов из отеля, развоплощение, Элисте Мара не задала вопрос вслух, не сказала ни слова, просто снова вцепилась в мою руку и пошла на крыльцо ждать Стаса и Громову.

За это я ее и люблю.

Люблю?

Я покрутил мысль в голове, посмотрел, попробовал на вкус. Хорошая мысль. Нормальная. Только не вовремя немного, а так… отличная просто мысль.

Кретин.

Это ж надо столько времени не замечать очевидного, не понимать. Дурак влюбленный. Психолог, тоже мне… А мысль все равно хорошая.

Неуместная идиотская улыбка расползлась по губам, растеклась по всему существу, как густая патока, обволокла. Любовь — странное чувство, в нем столько всего намешано: беспокойство, забота, счастье, страх, неуверенность и бесконечная самонадеянность, ответственность, желание, необходимость. Целый клубок, огромный, как Вселенная.

Я обнял Мару за плечи, прижал к себе, устроив подбородок у нее на макушке, продолжая улыбаться, все еще стараясь понять. Колючка прижалась ко мне так тесно, как только могла, окаменевшее тело немного расслабилось. Ощущение собственной беспомощности сейчас практически убивало. Гад беспокойно ерзал где-то внутри, не в состоянии понять, почему вдруг вкус безумия хозяйки отеля так изменился. Пришлось давать паразиту мысленного пинка.

А на улице уже начали появляться первые падальщики, привлеченные силой Мары, как черви после дождя. Только те выползают, чтобы дышать, эти — чтобы жрать.

Эли со Стасом приехали через сорок минут. Стоило пареньку шагнуть за порог отеля, на лице Шелестовой промелькнула тень облегчения. Мальчишка выглядел помятым, но только и всего. Хозяйка «Калифорнии» рассказала мне про то, что проклятье шарахнуло по нему, когда призрак открыл коробку, но видимых следов на новом-старом постояльце не осталось. Может, только выглядел он чуть бледнее, чем тот же Кит, например, и почему-то не носил браслет.

Громова, очевидно, рассказала Стасу о развоплощении души. Мальчишка выглядел угрюмым и очень серьезным, но дурацких вопросов не задавал, с просьбами не лез. Обнял Мару, практически забрав ее из моих рук, что-то прошептал на ухо и шагнул к стойке. Ключ он достал сам.

Крюгер вертелся у ног «нового» друга без остановки, пытаясь облизать руки, ноги, лицо одновременно. Он лез везде. Отчаянно виляя хвостом, отчего виляло все его немаленькое тело, подпрыгивал от нечаянной радости.

— Я сам, Мар, — прогнусавил парень. Он умер в том невыносимом всеми мальчишками возрасте, когда они то поют фальцетом, то скатываются в глубокий, грудной баритон. — А ты спать иди.

Мара согласно кивнула, проводила взглядом Стаса и ни на шаг не отстающего от него Крюгера.

— Мар, — позвала Эли, заставив колючку повернуть голову, — мне пора возвращаться в город. У меня работа, — выглядела девушка при этом виноватой. Даже слишком. И… и словно что-то недоговаривающей или боящейся договорить. Ее взгляд замер где-то на уровне горла Шелестовой и выше не поднимался, будто налетев с разбегу на стену. Улыбка была натянутой и грустной, а брови едва заметно хмурились.

Появилось острое желание спустить собирательницу с лестницы. Желание это удалось подавить только потому, что Громова достаточно быстро взяла себя в руки и выражение лица вернулось к обычному — иронично-беззаботному.

— Да, конечно, — кивнула колючка, сама в этот раз сбегая из моих рук, чтобы обнять девушку. — Спасибо.

За что?

За что ты ее благодаришь? Неужели ты не видишь, не понимаешь, что она практически питается от тебя? Жрет твою боль, подталкивает к ней, наслаждаясь каждым твоим судорожным вдохом и выдохом? Неужели ты не…

И тут Мара обернулась ко мне, словно уловив что-то, поняв, заглянула мне в глаза.

… знаешь…

«Знаю, — мелькнуло усталое в ее взгляде, и руки крепче стиснули ладони Элисте. — Только ей больше никто не покажет, не объяснит. Некому просто больше. И она сломается окончательно».

«Иди сюда», — протянул я ладонь к Шелестовой, и она вернулась ко мне в объятия. Элисте вздернула голову и махнула рукой прежде, чем скрыться за дверью. А через две минуты раздалось фырчание мотора.