– Почему ты сегодня это сделал?

– Ты меня серьезно спрашиваешь? – Сэм посмотрел на Эви, и она вдруг поняла. «Ты-меня-не-видишь» – это не просто талант Сэма-пророка; это вся его картина мира. Он так жил – прячась, позволяя людям себя увидеть, только когда он этого хотел. Вся его жизнь была сплошная ловкость рук. И сейчас он поставил ее на кон – целиком. Ради Эви.

– Я… спасибо, что спас мне жизнь, – тихо сказала она.

Лицу было горячо, в голове кружилось. Она слишком боялась встретиться с Сэмом глазами и просто стояла рядом, глядя на подмигивающий город.

– Мне ужасно жалко, что я сказала Вуди. Клянусь, я думала помочь тебе, Сэм.

Он вздохнул.

– Я знаю. Может быть, эта крыса и правда раскопает что-то полезное. Тот солдатик наверняка совсем сбрендил. Контузия, послевоенное ку-ку и все такое.

– Наверное, – сказала задумчиво Эви. – Самое смешное, что я его знаю. По крайней мере, раньше встречала.

– Что? – Сэм резко развернулся к ней. – Когда?

– В мою первую неделю в Нью-Йорке. А потом давеча после радиошоу. Попробовала положить ему в чашку денег, так он схватил меня за руку…

– Куколка, надо было сказать мне!

– Да ну, пустяки…

– Никакие это не пустяки. Уж сейчас, по крайней мере, точно.

Эви отвернулась и облокотилась на камень, глядя в ночное небо. Дым и пар из каких-то невидимых труб несло мимо гигантскими развевающимися лентами. Звезды слабо подмигивали сквозь вечную неоновую дымку Нью-Йорка.

– Так что случилось, когда он схватил тебя за руку? – вернул ее на землю Сэм.

– Он сказал: «Я слышу, как они кричат. Иди за глазом».

– Иди за глазом… – задумчиво повторил Сэм. – Думаешь, он имел в виду тот символ глаза, который мы видели на маминых бумагах?

– Да откуда же ему о них знать?

– Понятия не имею. Но это как-то чересчур для простого совпадения: сначала толковать про глаз, а потом являться за тобой с пистолетом.

Где-то в глубине отеля открылась дверь, и снизу донеслись звуки вечеринки: визгливый женский хохот, быстрое пиликанье оркестра. Дверь снова закрылась, оставив их наедине с вечным гудением бессонного города.

– Ты и Джерико… – начал было Сэм, но тут же покачал головой. – А, ну его. Забудь.

Он собирался спросить, влюблена ли она все еще в Джерико, Эви это прекрасно поняла – и была рада, что он сам себя оборвал. У нее все еще были чувства к Джерико. Но и чувства к Сэму у нее тоже имелись. Это было странно, непонятно и да – если уж быть совсем честной – чрезвычайно волнующе, когда тобой интересуются сразу два симпатичных молодых человека. Но Эви совсем не была уверена, что ей прямо сейчас нужна эта ответственность – любить кого-то. А если совсем по правде, она боялась, что, влюбившись в парня, где-то по дороге потеряет себя. Такое у нее на глазах случилось со множеством девушек. Сначала она пьет джин, гоняет на скоростных машинах, отважно отплясывает по кабакам, а потом вдруг превращается в тряпку, которая шагу ступить не может, не спросив сначала мужчину, точно ли это будет о’кей. Ни за каким мужчиной Эви прятаться решительно не хотела и в обыденности тонуть тоже. А то проснешься потом – и бац! ты уже домохозяйка где-нибудь в Огайо, c кислой физиономией и мумией вместо сердца. К тому же то, что ты сильно любишь, может исчезнуть в мгновение ока, а образовавшуюся на этом месте дырку потом ничем не заполнить. Вот она и жила одним мгновением, словно вся жизнь – это одна сплошная вечеринка, которая вовсе не обязана кончаться.

Но вот прямо сейчас… прямо здесь она ощущала сильную связь с Сэмом, как будто кроме них людей на свете не осталось. Ей хотелось уцепиться за него и за это мгновение и больше не отпускать.

– Сэм, – сказала Эви.

Он повернулся к ней. Его рот… – почему она никогда не замечала, какой у него идеальный рот? Повинуясь импульсу, она поцеловала его в эти идеальные губы и отпрянула, ожидая. Его лицо было непроницаемо, но в животе у нее снова затрепетало.

Он покачал головой.

– Эви, не надо.

Щеки у нее запылали. Он месяцами играл с ней, а теперь, когда она сама шагнула навстречу, потерял интерес.

– Почему? Что, девушкам не положено целоваться первыми?

Она вовсе не хотела, чтобы это прозвучало так зло, но его реакция ее ранила, и Эви растерялась.

– Мне надо смотреть на тебя сквозь ресницы, вся сама невинность, и ждать, пока тебя торкнет? Этот сборник инструкций я уже давно сожгла, Сэм.

– До этого мне дела нет, – сказал он. – Просто… пожалуйста, не надо меня целовать, если ты сама этого не хочешь.

Все старые страхи разом вскипели в ней. Она хотела поцеловать Сэма, хотела, но боялась того, что это за собой потащит. Что же делать? Почему все так трудно?

– Я хочу этого прямо сейчас.

Сэм пнул какой-то камешек на полу.

– Ты так всегда отвечаешь, да? Никакого завтра, вечное сегодня.

Меланхолия поднялась донным течением. Еще секунда, и оно утащит прочь всю надежду на сиюминутное счастье.

– Это все, на что можно рассчитывать, Сэм. Все, что у нас на самом деле есть, – тихо сказала она и поняла, что это самая большая правда, сорвавшаяся с ее губ за долгое-долгое время.

Прожектор на мгновение поймал их перепуганные лица, и тут же слепящие беспокойные щупальца уплыли дальше, потянулись в небо, как неотвеченные молитвы.

Эви потянулась к Сэму, но ее прервал светский хроникер «Нью-Йорк гералд».

– Вот они вы! Мы уже обыскались, голубки. Ох, ну и холодрыга у вас тут! Идемте скорее в зал, вас все заждались.

Эви не знала, намерен ли Сэм дальше играть в затеянные ими шарады.

– Кажется, нам пора идти работать, – сказал Сэм, предлагая ей руку.

– Кажется, да, – ответила Эви, благодарно ее принимая.

И они вдвоем послушно вернулись в бальную залу под грохот аплодисментов. Сэм рядом с нею глядел исподлобья, как норовистый конь. Она тихонько пожала ему руку, и он вернул жест.

– Ну, что, еще один кон, – прошептала она, и надетая им улыбка предназначалась только ей.

Кругом тут же сгрудилась публика, хлопая его по плечу, рассказывая, какой он герой. Потом белоголовый распорядитель успокоил собрание.

– Вообще-то Новый год уже давно наступил. Но, думаю, нам нужно объявить новый Новый год – пророческий! – пролаял он под звон бокалов и приветственные вопли. – Готовы? Итак, десять… девять… восемь…

Все, что было в мире хорошего, все, на что люди надеялись, поднялось нарастающим валом голосов, но Сэм и Эви видели сейчас только друг друга.

– …четыре… три… два… один!

Конфетти и серпантин хлынули с потолка. Рожки и дуделки проблеяли свой жестяной триумф. Праздник затуманил воздух, закружил комнату вихрем ликования. Маленький оркестр ударил «Добрые старые времена», и все пьяно заголосили знакомую песню, ужасно довольные собой, потому что это было так умно и шикарно – праздновать Новый год, который они только что сами себе придумали. Как будто они могли по желанию переписать само время, точно так же, как переписывали любую осмелившуюся не угодить им правду.