Внезапно Джоан умолкла.

Чистым, разнесшимся над толпой голосом она крикнула:

– Конец близок, милые люди. Конец близок.

Все глаза обратились к двум лордам и двум госпожам Инструментария. Госпожа Арабелла Андервуд казалась мрачной после телепатического совещания. Госпожа Гороке осунулась от невыразимой скорби. Лорды выглядели суровыми и решительными.

Заговорил лорд Фемтиосекс:

– Мы судили тебя, животное. Твое преступление велико. Ты жила противоправно. Наказание за это – смерть. Ты непонятным нам образом испортила роботов. За это доселе неведомое преступление смерть – слишком легкая кара, и я рекомендовал применить наказание, которое использовали на планете Фиолетовой звезды. Ты также произнесла множество противозаконных и неподобающих вещей, нарушив тем самым счастье и безопасность человечества. Наказание за это – повторное обучение, но поскольку тебе уже вынесено два смертных приговора, это значения не имеет. Тебе есть что сказать, прежде чем я провозглашу приговор?

– Если ты сегодня зажжешь огонь, мой лорд, он вечно будет пылать в сердцах людей. Ты можешь уничтожить меня. Можешь отвергнуть мою любовь. Но ты не можешь уничтожить доброту в вас самих, какой бы гнев у тебя эта доброта ни вызывала…

– Замолчи! – взревел он. – Я имел в виду оправдание, а не речь. Ты умрешь от огня здесь и сейчас. Что ты на это скажешь?

– Я люблю вас, милые люди.

Фемтиосекс кивнул подчиненным главы птиц, которые выволокли на улицу бочку и пульверизатор и поставили перед Джоан.

– Привяжите ее к столбу, – приказал лорд. – Опрыскайте. И подожгите. Камеры сфокусированы? Мы желаем, чтобы это было записано и известно. Если недолюди вновь попробуют нечто подобное, они увидят, что человечество правит мирами. – Он посмотрел на Джоан, и его взгляд словно затуманился. Странным голосом он произнес: – Я не плохой человек, маленькая девочка-собачка, но ты – плохое животное, и мы должны сделать из тебя урок. Ты это понимаешь?

– Фемтиосекс, – крикнула она, забыв про его титул, – мне тебя очень жаль. Тебя я тоже люблю.

После этих слов его лицо вновь помрачнело и посуровело. Он опустил правую руку рубящим жестом.

Физи повторил жест, и люди с бочкой и пульверизатором принялись поливать Джоан шипящей струей масла. Два стражника приковали ее к фонарному столбу, использовав импровизированную цепь из наручников, чтобы Джоан стояла прямо и была на виду у толпы.

– Огонь, – произнес Фемтиосекс.

Элейн почувствовало, как тело Охотника рядом с ней свела судорога. Он словно с силой напрягся. Сама она ощущала себя так же, как в тот день, когда ее разморозили и вытащили из адиабатического кокона, в котором она прибыла с Земли: живот свело, разум помутился, эмоции скачут туда-сюда.

Охотник прошептал:

– Я попытался дотянуться до ее сознания, чтобы облегчить смерть. Кто-то проник туда раньше меня. Я… не знаю, кто это.

Элейн смотрела.

Принесли огонь. Внезапно он коснулся масла, и Джоан вспыхнула, будто живой факел.

X

Сожжение С’джоан на Фомальгауте заняло совсем немного времени, но сохранилось в веках.

Фемтиосекс совершил чрезвычайную жестокость.

Он телепатически вторгся в ее разум и подавил его человеческую часть, оставив лишь примитивную собачью.

Джоан не стояла спокойно, как королева-мученица.

Она билась в языках пламени, которые лизали ее и карабкались по ней. Она выла и визжала от боли, как собака, как животное, чей мозг, каким бы изощренным он ни был, не в состоянии постичь бессмысленность человеческой жестокости.

Результат оказался прямо противоположным тому, на что рассчитывал лорд Фемтиосекс.

Толпа людей подалась вперед – не от любопытства, а от сострадания. Они избегали участков улицы, на которых лежали убитые недолюди: одни – в лужах собственной крови, другие – изломанные руками роботов, третьи – обратившиеся в груды ледяных кристаллов. Они обходили мертвецов, чтобы увидеть смерть, но не с глупой скукой людей, которые никогда не видели подобного зрелища; это было движение живых существ, инстинктивное и глубокое, к другому живому существу, страдающему и гибнущему.

Даже стражник, который удерживал Элейн и Охотника, стиснув Охотнику предплечье, – даже он машинально сделал несколько шагов вперед. Элейн оказалась в первом ряду зрителей, от непривычного, едкого запаха горящего масла ее нос дергался, завывания умирающей девушки-собаки прорывались сквозь барабанные перепонки прямо в мозг. Теперь Джоан извивалась и вращалась в огне, пытаясь увернуться от языков пламени, облегавших ее плотнее одежды. Тошнотворный, странный запах проник в толпу. Мало кто прежде ощущал вонь горящей плоти.

Джоан ахнула.

В последовавшие мгновения тишины Элейн услышала то, чего никак не ожидала услышать: плач взрослых людей. Мужчины и женщины всхлипывали, сами не зная почему.

Фемтиосекс возвышался над толпой, терзаемый провалом своего урока. Он не догадывался, что Охотник, убивший тысячи существ, совершал немыслимое преступление, подглядывая за разумом главы Инструментария.

Охотник шепнул Элейн:

– Через минуту я попробую. Она заслуживает лучшего, чем это…

Элейн не спросила, чем что. Она тоже плакала.

Толпа осознала, что какой-то солдат кричит. Им потребовалось несколько секунд, чтобы отвести взгляд от пылающей, гибнущей Джоан.

Это был самый обычный солдат. Быть может, именно он не смог связать Джоан, когда лорды приказали взять ее под стражу.

Теперь он кричал, неистово и безумно, грозя кулаком лорду Фемтиосексу:

– Ты лжец, ты трус, ты дурак, и я бросаю тебе вызов…

Лорд Фемтиосекс заметил солдата и услышал его слова. Очнувшись от глубокой задумчивости, он на удивление мягко спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Это сумасшедшее шоу! Нет никакой девчонки! И нет огня! Ничего нет! Ты вызвал галлюцинации у всех нас по какой-то личной жуткой причине, и за это я бросаю тебе вызов, ты, животное, дурак и трус.

В обычное время даже лорду пришлось бы принять вызов или решить дело рассудительными словами.

Но время было необычным.

Лорд Фемтиосекс произнес:

– Все это правда. Я никого не обманываю.

– Если это правда, Джоан, то я с тобой! – крикнул молодой солдат. Он выскочил перед струей масла, прежде чем другие солдаты успели ее выключить, а затем сиганул в огонь рядом с Джоан.

Ее волосы сгорели, но черты лица еще были различимы. Она перестала визжать по-собачьи. Фемтиосекс отвлекся. Она одарила солдата, который вспыхнул, добровольно встав рядом с ней, нежнейшей и женственнейшей из улыбок. Потом нахмурилась, словно должна была что-то вспомнить, несмотря на окружавшие ее боль и ужас.