— Еще когда была маленькая. Когда Фрэнк убежал из дому.

— Его отец был женатый человек. Много старше меня,видный политический деятель. Имя известное, даже ты, наверно, слышала. В НовойЗеландии полно улиц, названных в его честь, найдутся даже два-три города. Но насей раз я стану его называть Пакеха. На языке маори это значит «белый человек»— ничего, сойдет. Он уже умер, конечно. Во мне и самой есть капля маорийскойкрови, а отец Фрэнка был наполовину маори. По Фрэнку это было очень видно, ведьнаследственность получилась с двух сторон. Ох, как я любила этого человека!Может быть, это был зов крови, не знаю. Он был красавец. Высокий, грива черныхволос и черные, сияющие, смеющиеся глаза. В нем было все, чего не хваталоПэдди, — культура, утонченность, редкостное обаяние. Я его любила добезумия. И думала, что уж никогда больше никого не полюблю; и упивалась этимсамообманом долго, очень долго, и протрезвела слишком поздно… — Голос изменилей. Она отвернулась, несколько минут смотрела в сад. — Я во многомвиновата, Мэгги, можешь мне поверить.

— Значит, вот почему ты любила Фрэнка больше всехнас, — сказала Мэгги.

— Я и сама так думала — потому что он сын Пакехи, а всеостальные — дети Пэдди. — Фиа опустилась в кресло, странный скорбный не тостон, не то вздох сорвался с ее губ. — Итак, история повторяется. Да, япосмеялась про себя, когда увидела Дэна, можешь мне поверить.

— Ты необыкновенная женщина, мама!

— Разве? — Кресло скрипнуло; Фиа подалась вперед. —Скажу тебе на ушко маленький секрет, Мэгги. Необыкновенная там или самаяобыкновенная, но я очень несчастная женщина. По той ли, по другой ли причине,но я была несчастна с того самого дня, как встретила Пакеху. Прежде всего посвоей же вине. Я его любила, но не дай Бог ни одной женщине испытать в жизнито, что выпало мне из-за него. И потом, Фрэнк… я дорожила одним Фрэнком, а обовсех вас и не думала. Не думала о Пэдди, а он — лучшее, что мне дано было вжизни. Но я тогда этого не понимала. Только тем и занималась, что сравнивалаего с Пакехой. Нет, конечно же, я была ему благодарна, и я не могла не видеть,что он прекрасный человек… — Фиа пожала плечами. — Ну ладно, что было, топрошло. Просто я хотела сказать: ты виновата, Мэгги. Разве ты сама не понимаешь,что виновата?

— Нет, не понимаю. По-моему, виновата церковь, когдаотнимает у священников еще и это.

— Забавно, мы всегда говорим о церкви как о сопернице.Ты украла мужчину у соперницы, Мэгги, совсем как я когда-то.

— Ральф ничем не связан был ни с одной женщиной, толькосо мной. Церковь — не женщина, мама. Это не человек, просто такой институт.

— Зря ты передо мной оправдываешься. Я знаю все, чтотут можно сказать. Когда-то я и сама так рассуждала. О том, чтобы Пакехаразвелся с женой, нечего было и думать. Он один из первых среди маори сталбольшим политическим деятелем; ему пришлось выбирать между мной и своимнародом. Какой мужчина устоит перед таким соблазном, откажется от величия? Воти твой Ральф выбрал церковь, ведь так? Что ж, я решила — пусть, мне все равно.Возьму от Пакехи что могу, по крайней мере у меня будет от него ребенок,ребенка мне ничто не помешает любить.

И вдруг в Мэгги вскипела ненависть, дикая обида вытеснилажалость к матери — значит, та считает, что и она, Мэгги, так же все испортила,загубила жизнь и себе и сыну?! И она сказала:

— Ну нет, мама, я гораздо хитрее тебя. У моего сынаесть законное имя, этого у него никто не отнимет, даже Люк.

Фиона Клири задохнулась, проговорила не сразу, сквозь зубы:

— Ядовито сказано! Так вот ты какая, Мэгги! А поглядеть— сама кротость, мухи не обидишь. Что ж, верно, мой отец попросту купил мнемужа, чтобы дать Фрэнку имя и сплавить меня подальше. Я готова была головойпоручиться, что ты об этом не знаешь. Откуда ты узнала?

— Это мое дело.

— Но и ты поплатишься, Мэгги. Поверь, расплаты неминовать. Тебе это не пройдет даром, как не прошло мне. Я потеряла Фрэнка, дляматери не может быть утраты более жестокой — мне даже увидеть его нельзя, а ятак по нем тоскую… Но подожди! Ты тоже потеряешь Дэна.

— Нет уж, постараюсь не потерять. Ты потеряла Фрэнкапотому, что он не мог ужиться с папой. А я позаботилась, чтоб у Дэна не былоникакого папы, чтоб никто не мог его взнуздать и запрячь. Я сама его взнуздаю изапрягу накрепко — в Дрохеду. Ты думаешь, почему я уже понемножку делаю из негоовчара? В Дрохеде он в безопасности, тут ему ничто не грозит.

— А папе грозило? А Стюарту? Безопасности на свете нет.И если Дэн захочет отсюда уехать, ты его не удержишь. Папа вовсе не взнуздывалФрэнка. Ничего подобного. Фрэнка нельзя было взнуздать. И если ты воображаешь,будто ты, женщина, сумеешь взнуздать сына Ральфа де Брикассара, ты глубокоошибаешься. Сама подумай, это так ясно. Если ни я, ни ты не сумели удержатьотцов, где нам удержать сыновей?

— Я потеряю Дэна только в одном случае, мама, если тыпроболтаешься. Но прежде я тебя убью, так и знай.

— Не волнуйся, из-за меня тебе вовсе незачем идти нависелицу. Я не собираюсь выдавать твой секрет; просто мне любопытно смотреть наэто со стороны. Да, только этим я и занимаюсь, дочка. На все смотрю со стороны.

— Ох, мама! Ну отчего ты стала такая? Такая всемупосторонняя, закрытая, ничем не хочешь поделиться! Фиа вздохнула.

— Оттого, что случилось очень давно, за много лет дотвоего рождения, — сказала она горько.

Но Мэгги яростно затрясла сжатым кулаком.

— Ну нет, и слышать не хочу! После всего, что ты мнетут рассказала? Больше ты меня не разжалобишь этой старой историей! Вздор,вздор, чепуха! Слышишь, мама? Ты полжизни смаковала эти свои страдания, хватит!

Фиа улыбнулась ей — весело, от души.

— Прежде я думала, дочь — это так, между прочим, важно,что у меня есть сыновья, но я ошибалась. Ты мне доставляешь совсем особенноеудовольствие, Мэгги, от сыновей мне такого не получить. С дочерьми мы равны,понимаешь ли. Сыновья не то. Сыновья — просто беззащитные куклы, мы ихрасставляем, как хотим, и сшибаем одним щелчком, когда вздумается.

Мэгги смотрела на мать во все глаза.

— До чего ты безжалостная. Тогда скажи мне, ну а мыто вчем виноваты?

— В том, что родились на свет, — сказала Фиа.

Тысячи и тысячи мужчин возвращались по домам, сбрасывалиформу цвета хаки, широкополые шляпы и вновь надевали все штатское. Илейбористское правительство, все еще стоявшее у власти, начало всерьезприсматриваться к огромным поместьям на западных равнинах, к крупнейшимвладениям в глубине страны. Несправедливо, чтобы столько земли принадлежалокакой-то одной семье, ведь очень многим австралийцам, которые честно исполнялисвой долг перед родиной, негде голову приклонить вместе с их семьями, да игосударство заинтересовано в том, чтобы люди старательней хозяйничали на земле.Простору много, страна не меньше США, а населения всего шесть миллионов, и нашесть миллионов — горсточка земельных тузов, горсточка таких, кому принадлежатгромадные угодья. Нет, крупнейшие поместья должны уступить долю земли,поделиться своими несчетными акрами с ветеранами войны.