– А этот Топольный, Топольный, – сказал профессор, – это ваш коллега, да?

– На год младше.

– Ну вот пожалуйста, даже младше. Его отец овец пас, а ему, только посмотрите, памятники будут ставить. Глаза у него как у девушки. Никогда не думал, что с такими глазами можно… Хотя это глупо.

– И подумать, как это было просто в принципе, – подхватил Чвартек. – Я столько раз проделывал эти расчеты, и нет чтобы мне в голову такое пришло! Несколько предложений – и готово! Ведь то, что пошло в заграничные журналы, я говорю об этом предварительном докладе, это какие-то полторы странички рукописи, если не считать вступления!

– Ну-ну, эти полторы странички перевернут всю энергетику! – сказал профессор и фыркнул, будто бы ему захотелось засмеяться.

– У меня впечатление, что меня что-то ослепило… Да, точно, я был слеп, – с нескрываемым сожалением продолжал Чвартек.

– То-то и оно! – пригвоздили его окончательно слова профессора. – Именно так бывает с великими открытиями. Потому что до появления Топольного все уже было готово – и космотроны, и метод получения синтета и карбиона, и теория относительности – кубики ждали, только оставалось домик построить! Пару строчек, но каких строчек! Ведь речь не идет о количестве. Нужно было увидеть в воображении, что здесь есть дорога, что туда надо идти, и знать, куда зайдешь! Возьмем такую элементарную сегодня вещь, как дифференциальное исчисление. Еще в глухом Средневековье, где-то около 1340 года, Оресме заметил, что рост или уменьшение определенных величин медленнее вблизи максимума или минимума. Через триста лет Кеплер открыл то же самое, но и он не пошел дальше. Потом появился Ферма. Этот уже производил математические операции, которые с сегодняшней точки зрения можно назвать дифференцированием, однако, в определенном смысле, не он открыл дифференциалы, потому что не заметил, что это абсолютно новая мысль, новый путь, который принесет небывалые изменения в науке. Можно повторить за Пуанкаре, что открытие часто не основывается на переходе от полного незнания к абсолютному пониманию, от тьмы к свету, а вещи открываются в меньшей или большей степени этапами… Сначала обнаруживается какое-то второстепенное явление, которое только позже приведет наверх, как случайно обнаруженная лесная дорожка, выводящая на горную вершину… Именно так было с Топольным. Он, наверное, рассказывал вам, как к этому пришел? Это очень знаменательно! Ему ни с того ни с сего пригрезилось отправление космотрона к звездам. Девяносто девять физиков из ста отбросили бы эту мысль с пожатием плеч: нонсенс, игра мысли – и только. А он имел мужество проверить эту идею на бумаге! В момент, когда одел ее в математический наряд, он увидел, что все это путешествие в небо, этот звездный орнамент совершенно не нужен… А я скажу вам, коллега, что нет!

Чвартек с удивлением посмотрел на профессора, который от возбуждения встал и, подняв руку, продолжил:

– Как операция, как физический опыт путешествие это, естественно, было абсолютно излишне, но не как этап размышления, как определенный психологический фактор! Ибо что произошло? Топольный не мог найти решения среди существующих фактов, в плоскости обычных опытов, бросил их, полетел в небо и вернулся на Землю уже со своей великой добычей. Так это и было! Ну что ж, ему немного повезло, правда, ведь это была случайность, что именно тогда он читал Вейля. Ну что же с того? Всегда надо иметь в виду эту долю везения, разума никогда не бывает слишком много… Ведь у каждого из нас на полке есть «Теория относительности».

За окнами было уже абсолютно темно. В эту минуту раздались приглушенные, торжественные звуки: настенные часы отбивали время. Селло вздрогнул.

– О черт, уже пять! Надо спешить! А как вы, коллега?

– Я еще останусь, профессор. Мне нужно закончить статью.

Когда профессор ушел, Чвартек еще минуту смотрел через коридорное окно на потемневший осенний парк, затем отправился этажом выше. Здесь размещались кабинеты ассистентов; его комната находилась почти в самом конце коридора. По пути он миновал закрытый кабинет Топольного: молодой человек находился в Будапеште на съезде физиков. Чвартек вошел в свою комнату и зажег лампу. Помещение было маленькое, с закругленными стенами, тесное, но уютно устроенное. Посередине стоял небольшой стол, по бокам – полки с необходимой литературой, кроме стула здесь было кресло и даже маленький телевизор на столике в углу. После предыдущего обитателя, доктора Лончковского, который с начала учебного года переехал во Вроцлавский университет, остались расписанная драконами шелковая китайская ширма, а также экзотическое пресс-папье с ручкой в форме головки толстощекого смеющегося божка. Чвартек неприязненно глядел на эти предметы, не соответствующие серьезности его положения, но как-то до сих пор не нашел сил убрать следы увлечений своего предшественника коллекционера. Сейчас он сел за стол для записи результатов лабораторных исследований. Когда он их переписал, принялся за статью. Он должен был ее закончить еще сегодня. Это вырвало из его груди обреченный вздох, но дело было срочное – редакция ждала материал. Не оттягивая, он вставил лист бумаги в пишущую машинку и начал печатать.

Хотя в нескольких метрах отсюда за стеной коридора находилось полное грохота помещение с космотроном, сюда не доносилось ни малейшего шороха. Толстый железобетон изолировал все звуки. Чвартек печатал со знанием дела, время от времени перебирая ногами под столом, словно это облегчало ему формулировку предложений, поправляя большим пальцем спадающие очки. Иногда, когда ему удавалась важная часть, он шевелил губами, тихо перечитывал ее и находил превосходной.

«Физические законы действуют, – печатал он, – во всей Вселенной, и весь материальный мир одинаково им подчинен. Брошенный камень свободно падает в поле притяжения Земли или какой-либо другой планеты с постоянным ускорением, и обращение к квантовой статистике с попыткой отменить правила причинности является только уловкой идеалистов, которые…»

Чвартек заметил грамматическую ошибку в предыдущей строке, прочитал предложение и посмотрел на часы: скоро семь. Он вздохнул, стер ошибку ластиком и напечатал еще раз: «или какой-либо другой планеты», – после чего оттянул каретку машинки, которая толкнула пресс-папье, находившееся на ее пути.

«…свободно падает в поле притяжения Земли…» – прочитал Чвартек и вдруг остановился, осознав, что что-то произошло, а точнее, что не произошло того, чего он ожидал: он не услышал стука падающего на пол пресс-папье.

Он повернул голову и замер.

Пресс-папье, слегка наклонившись, скользнуло по разложенным на столе бумагам, набрало скорость как стартующий самолет, прыгнуло в воздух и ткнулось в натянутый шелк ширмы, которая еще долгое время дрожала от удара. Потом все успокоилось. Пресс-папье висело, одним боком прислонившись к шелковой ткани, слегка колеблясь в воздухе. Служащая ручкой деревянная головка божка, разинутая в широкой язвительной усмешке, смотрела прямо в лицо ассистенту, как бы говоря: «Ну и что теперь скажешь?»

Чвартек раскрыл и тут же закрыл рот, издав похожий на сопенье стон.