Он принудил себя к чтению, пробежал глазами несколько страниц, но ничего не понимал. «Я как машина без водителя, – думал он, – вынужден искусственно создавать себе колею, по которой могу двигаться, и время от времени происходит катастрофа: я выскакиваю из колеи, сбиваюсь с пути, теряю землю под ногами. А Чвартек? О, ему не нужна колея, он сам водитель, рулевой собственной судьбы. Боже мой, почему у него не бывает никаких сомнений, почему он понимает, что можно, а чего нельзя?» Почти с восторгом он вспоминал достоинства приятеля: умеренность, спокойствие, душевное равновесие… «Куда уж мне до него!» – подумал он, вздохнул и опять стал читать, пока не дошел до места, в котором Вейль приводит свой известный пример относительности влияния времени:

«На Земле живут два брата-близнеца. Один из них отправляется в межзвездное путешествие на ракете, двигающейся с огромной скоростью. После возвращения на Землю он оказывается намного младше брата, который не путешествовал, потому что во всех материальных телах, а значит, и живых организмах, время течет тем медленней, чем быстрее движется работа. Таким образом, в то время, как земной брат постарел на несколько десятков лет, брат – звездный путешественник – едва успел прожить несколько лет».

Здесь внимание Топольного опять рассеялось. Он вспомнил о том, с какой уверенностью несколько месяцев назад говорил Селло, что не принял бы готового решения проблемы, и губы у него скривились в ироничной усмешке.

«Что ж за наглая самоуверенность», – подумал он.

С книжкой, опиравшейся на одеяло, он смотрел перед собой невидящими глазами. «Гм-м, если б можно было отправиться в звездное путешествие и вернуться, прожив там несколько лет, в то время как на Земле пройдет целый век, может, я бы узнал, возможен ли синтез стеллара. Может, к этому времени будут открыты какие-нибудь тайны ядра, откроются неизвестные сегодня пути…»

Потихоньку его одолевала сонливость. Он отложил книгу и погасил лампу. Свет рассеивался, мысли таяли, пропадали во всё охватывающем мраке. Вдруг он вздрогнул, словно от удара. Поднял голову. Что это было? Какое-то видение на грани сна? Опять лег, опять явь покинула его, неожиданно во второй раз этот внутренний удар: никакой не голос, не конкретная мысль, а неожиданное беспокойство. Сердце забилось сильней. Он сел в темноте на кровати. Что это значит? Он не знал. У него было сильное, не поддающееся определению впечатление, что на границе сна и яви у него блеснула и тотчас же пропала какая-то неимоверно важная мысль. Он напряг память до последнего предела, но внимание, направленное в глубь сознания, вылавливало только обрывки, нелепых мысленных уродцев. Кружа в темном лабиринте, он каждую минуту натыкался на тупики. Его охватило невыносимое ощущение, какое бывает у человека, который забыл какое-то слово и напрасно штурмует память в его поисках. Смирившийся, он еще раз лег отдыхать. Голова у него, собственно говоря, не болела, но была словно налита свинцом. «Эта ночь никогда не закончится. Быстрее бы уже наступил рассвет, который развеет эти обманчивые видения!» – мелькнуло у него в голове. В третий раз его охватила сонливость, и в третий раз он проснулся с громко бьющимся сердцем. Это было похоже на действие скрытого в нем существа, которое не позволяло отключиться сознанию, которое принуждало его к бодрствованию, поскольку что-то произошло.

Он зажег лампу. Взгляд упал на отложенную книгу, и он сразу вспомнил. Из распадающихся на пороге сна мыслей вылепилось нечто удивительное: если бы всю лабораторию с космотроном погрузить в ракету и отправить к звездам…

«Было же ради чего ломать себе голову! – подумал он. – Идиотизм какой-то… хотя… сейчас… сейчас!!!»

Он сел.

«Только спокойно… – шептал он одними губами! – Течение времени в быстро движущейся ракете медленнее для всех без исключения находящихся в ней тел. И вот там, в мчащейся ракете, стоит космотрон, эта огромная махина, бомбардирующая пластинку синтета карбионами. Из узкого прохода вылетает со свистом пламя частиц и ударяет в металлический синтет. Карбионы проникают в его ядра, но уже пребывают в них не в течение одной квадриллионной доли секунды. Время на ракете идет медленней, следовательно, они вынуждены пребывать в них дольше… Но ведь это очень интересно!»

Он сидел в кровати, скорчившись, обнимая колени руками, и быстро думал: «Ну хорошо, предположим, что я запустил целую лабораторию с космотроном в звездное пространство. Дало бы это что-нибудь? Ну, дало бы или нет? Рассудим логически. Значит, так: чтобы карбион соединился с ядром синтета и образовалось ядро стеллара, необходима одна тысячетриллионная доля секунды. В то же время, направленный в ядро, он пребывает в нем только одну квадриллионную долю секунды, то есть в тысячу раз меньше. А если космотрон будет мчаться со скоростью, близкой к скорости света? Тогда время в глубине атомов будет течь медленней, карбионы в ядрах стеллара будут находиться дольше… Будут находиться дольше? Это точно? Но ведь да, эйнштейновская формула ясно говорит об этом, и, впрочем, известны опыты с мезонами: мезон, двигающийся с большой скоростью, распадается значительно медленней, существует дольше, чем мезон покоящийся. Итак, можно подобрать такую скорость ракеты, чтобы карбионы находились в ядрах синтета в течение одной тысячетриллионной доли секунды. Ну хорошо, но даст ли это что-нибудь? Пожалуй, нет, ибо тогда все физические процессы замедлятся в одинаковой степени, а следовательно, карбион на самом деле будет находиться внутри ядра синтета дольше, но вместе с тем будет с ним медленней соединяться… Ой ли, точно ли? Соединение происходит при участии ядерных сил, эти силы движутся со скоростью света… А скорость света независимо от скорости системы всегда одинакова, ибо…»

– Скорость света инвариантна!!! – страшным голосом крикнул Топольный и, как сидел, в рубашке, босыми ногами спрыгнул на пол.

Он добрался до стола, взял тетрадь, раскрыл ее, начал вычислять. На втором интеграле острый карандаш сломался. Он чертыхнулся и бросился на поиски перочинного ножика. Проходили секунды, которые казались веками. Ножика не было. Он схватил чернильницу, коробок спичек и начал писать, макая их в чернила. Интегралы, как сумасшедшие змеи, вились на бумаге. Преобразования следовали все быстрей. Последнее выражение он обвел толстой рамкой, спичка сломалась. Посмотрел на испачканные чернилами пальцы, вытер их о волосы и встал. Глубоко дыша, широкими шагами он ходил по комнате, постепенно приходя в себя, затем вернулся к столу и посмотрел на испачканные страницы.

«Ну да, – подумал он, – и что из этого? Можно ли отправить целую лабораторию к звездам? Чему ты так радуешься, идиот? Что за нонсенс – отправить космотрон к звездам…»

Он все время ходил по диагонали комнаты; ноги начали замерзать, поэтому он надел тапочки и продолжил хождение из угла в угол. «Значит, как же это? Чтобы произошел синтез, ядра синтета вместе с содержащимися в них карбионами должны двигаться с огромной скоростью. Космотрон, естественно, никуда не должен лететь. Может быть, это только место, где происходит реакция, и, следовательно, пластинка синтета должна двигаться с огромной скоростью. Нельзя ли это как-то устроить? Предположим, так: из космотрона вылетает пучок карбионов, и в том же направлении мы из пушки выстрелим снаряд, составленный из синтета. Карбионы догонят его в полете, и произойдет реакция… Неправда, не произойдет. Скорость самого быстрого пушечного снаряда может достичь двух километров в секунду, а тут нужна скорость ровно в 150 тысяч раз больше. Или хотя бы в 140 тысяч раз. Нет, это безнадежно. Есть ли на свете способ разогнать пластинку синтета до такой скорости? Нет. Исключено. Черт бы побрал эту пластинку! Почему нельзя ее как-то так разогнать…»