– И что бы я там делала одна? – Улыбаться тяжело, она словно сама обманывает его этой улыбкой, на которую едва-едва хватает сил.

– Жила бы. – Брокк целует раскрытые ладони. – А теперь закрывай глаза…

– Ты расскажешь мне сказку?

– Обязательно. О чем?

– О драконах. Ты начинал вчера, я помню… знаешь, я ночью вновь летала. Только у моего дракона были черные крылья. Это неправильно. Чернота – для воронов…

– А какие крылья ты хочешь?

– Белые. – Кэри зевнула, неудержимо проваливаясь в сон.

Все-таки странная эта ее болезнь…

Белые крылья – у чаек. И Сверр, забравшись на парапет, руки раскрыл. На ладони его – куски хлеба, и чайки подлетают, кружат над Сверром, а хлеб не берут. Кэри сидит в тени, но даже в тени ее мучит жара. Соломенная шляпка не спасает от солнца, и к вечеру нос снова обгорит.

…или руки.

Чешутся жутко, Кэри скребет их, оставляя на коже красные полосы. Наверняка за них станут ругать, да и сама она понимает, что расчесывать руки некрасиво. Но зуд сильнее разума.

– Прекрати. – Сверр сбрасывает хлеб, и чайки, еще недавно не обращавшие на него внимания, сплетаются визгливым комом. – Ты ведешь себя как ребенок.

– Я и есть ребенок.

Здесь, во сне…

…они никогда не были на море, чтобы вдвоем. И сейчас он выглядит взрослым.

Белая рубашка. И белые волосы, стянутые в хвост. Лицо тоже белое, искаженное болью.

– Это огонь прорывается. – Сверр разводит руки, и на раскрытых ладонях его пляшут желтые языки пламени. – Ты слышишь огонь?

Слышит.

Глухие удары под землей, заставляющие дышать.

– Жарко.

– Кэри. – Сверр присаживается на четвереньки, опираясь кулаками в землю. Если сожмет руки, огоньки погаснут. – Послушай меня внимательно.

– Ты умер.

– Умер, – он не спорит и выглядит очень серьезным. – Тебе нельзя прятаться во сне.

– Почему?

– Потому что это – плохая сказка…

Огонь вырывается сквозь стиснутые пальцы, ползет по руке Сверра, и белая рубашка его начинает тлеть.

– Ты больна, Кэри.

– Я знаю. А тебя нет.

– Есть. – Он раскачивается, то опускаясь на босые пятки, то подаваясь вперед, заставляя Кэри отползать. – Ты меня помнишь, значит, есть. Ну же, Кэри, уходи…

Он протягивает руку, разжимая кулак, и на ладони остается смутно знакомый фиал. Пламя же охватывает плечи и волосы Сверра, и искры кружат роем рыжей мошкары, садятся на шляпку Кэри, и та вспыхивает.

– Беги!

Крик Сверра заглушает гортанные голоса чаек, и Кэри просыпается. Она вскакивает, охваченная ужасом.

Нет моря.

И нет огня.

Комната. Приоткрытое окно с сугробом на подоконнике и острыми иглами сосулек. Платье, не то брошенное, не то забытое на кресле. Маска остроклювая и ожерелье из серебряных перьев.

Вчерашний бал…

…и черная роза в руках.

Королевский дворец. Зал. Суета. Толпа. Брокк, который вдруг потерялся… и Оден. Прогулка в сад, где лавка и бумажные фонарики. Черные вороны… просто чья-то дурная шутка.

Кто это говорил?

Голова все еще была тяжелой, и силы, с которыми Кэри вынырнула из странного сна, таяли. Она сидела на кровати, свесив босые ноги, наслаждаясь прикосновением к неестественно холодному полу.

– Вороны, – собственный голос был хриплым, каркающим.

И вправду ворона, встрепанная и больная… вот только болезнь эта… черная роза.

Вороны. Духота… и бред, в котором опять же жила чернота… пробуждение вчерашнее, помнившееся смутно… и возвращение в сон… Сверр.

О чем он хотел предупредить?

Нельзя спать. Сон лишает сил, но их и так немного, Кэри и встать сама не способна. А вот дотянуться до колокольчика – вполне. Горничная явилась тотчас.

– Мой муж…

– Уехал, леди.

– Сказал, когда вернется?

– Нет, леди.

…скоро… он обещал, и Брокк слово держит. Черная роза… почему эта роза не выходит из головы? И запах ее, одуряюще сладкий аромат… кажется, Кэри ненавидит розы.

…ты заболела.

Ложь.

…все серьезно?

– Что сказал доктор?

– Доктор? – Горничная смущена.

И мерзнет. На ней платье из плотной шерсти, но она все равно мерзнет и косится на раскрытое окно. Значит, в комнате очень холодно, а Кэри холода не ощущает.

– Простите, леди, но… я не знаю.

Беспомощная ложь. И выходит, что доктора не приглашали. Почему?

…потому что с этой болезнью врач не способен справиться.

А кто тогда?

Фиал на ладони…

Яд.

– Будь добра, подай мне шкатулку… – Кэри попыталась встать, но поняла, что не в состоянии удержаться на ногах. Горничная просьбу исполнила, ей явно было неуютно в этой комнате, наедине с Кэри.

Боится?

Не Брокка, но… чего тогда? Не того ли, что хозяйка вдруг умрет? Печально было бы… несвоевременно. Слово привязалось, нелепое какое, смерть, как и болезнь, редко приходит вовремя. Откуда только взялись эти циничные мысли?

Шкатулку горничная поставила на колени Кэри и крышку помогла открыть. Брошь-камея и пара простеньких колец, часики-луковица, жемчужные серьги, на левой сломан замочек, но отдать серьги в починку руки не доходят… надо Брокка попросить, он сделает.

…фиал из обманчиво-тонкого стекла лежал на самом дне, скрытый тяжелой нитью жемчужных бус. Яд, который подарила леди Грай.

…духи и яды…

…духи надо будет попросить, Грай не откажет.

…яд…

Мысли сбивались. Нельзя отвлекаться, нельзя возвращаться в сон…

…яд и черная роза, которую передали для Кэри…

…не стоило принимать цветы.

Плохо. И кровать манит, но спать нельзя. Она должна дождаться Брокка, чтобы…

…просто дождаться. Считать бусины на ожерелье… почему-то всякий раз получалось иное число. Но Кэри с непонятным самой себе упрямством перебирала их.

– Раз, два… четыре и пять… выхожу тебя искать… семь… и девять… – Цифры путались, а голова кружилась с каждой минутой сильней. И горничная, которая то появлялась, то исчезала, а Кэри не понимала, куда она исчезает.

– …двадцать девять… и двадцать девять… – Она забыла, какая цифра должна быть дальше, и повторяла навязшие на зубах слова.