Моральные ценности преданности идеалу неуклонно «окостеневали», превращаясь только в форму ритуала. Ритуала насквозь фальшивого, а потому особенно противного. Ю. Нагибин: «Снова на первых страницах центральных газет напряженно и пусто улыбаются заурядные, тусклые лица каких-то мифических “передовиков”… Десятилетиями улыбались герои труда, и всё пустели магазины, всё падала производительность, всё ниже становилось качество продукции и всё длиннее хвосты очередей, и докатились мы до уровня слаборазвитых стран, торгующих не изделиями, а содержимым недр. Воистину: ничего не забыли и ничему не научились» (65).

К катастрофе привело отсутствие интереса у властей предержащих к наличному интеллекту в стране и к рачительному его использованию. Как в XIX веке, когда избыток незадействованных мозгов и нервов привел к образованию в Империи слоя так называемой «прогрессивной» интеллигенции, так и в XX веке страну погубил взрывоопасный переизбыток интеллектуальных сил – кадров, чей интеллект остался неиспользованным. В условиях абсолютной беспомощности идеологической системы СССР он стал легкой добычей новых способов убеждения масс. Отшлифованные в бесчисленных рекламных, предвыборных и прочих боях западные информационные технологии при получении оперативного пространства на территории Советского Союза без труда сокрушили ржавую пропагандистскую машину.

Вспомним, с чего для нас началась перестройка? С передачи «Взгляд» с мегапопулярными В. Листьевым, Д. Захаровым, А. Любимовым. С «До и после полуночи» В. Молчанова. С «Огонька» В. Коротича. С советско-американских телемостов В. Познера. М. Горбачев легкомысленно выпустил на волю мастеров пера и устной речи. А у этих мастеров не было повода слишком сильно любить страну, в которой они жили – она весьма неохотно признавала их мастерство, их профессиональные качества. Можно смеяться над этим, но рост профессионального мастерства, общественная состоятельность и признание остаются важнейшими условиями благополучия человека, его нормального социального самочувствия. Предоставленная возможность продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство, силу накопленных идей в условия монопольного информационного пространства да плюс профессиональные консультации более опытных зарубежных доброхотов. Это не могло не сработать.

Вера в собственное интеллектуальное превосходство приводит к тому, что примеряя на себя тогу «совести нации», интеллигенция бессовестно лжет народу ради неких грядущих идеалов. При этом сама интеллигенция особенно податлива к манипуляции сознанием, будучи свято убеждена, что уж ее-то провести невозможно. Вспомним, как в советское время в научных институтах велись разговоры о том, что если «сократить балласт», то нужным и правильным сотрудникам можно будет поднять зарплату в разы. Надо только избавиться от «совка». Кто ж тогда думал, что балластом окажутся почти все?

Свято место пусто не бывает и вот уже пьедестал, заготовленный для интеллигентских идеалов, занят идеями либерализма и свободной экономики. Глашатаи поколения интеллектуалов 1960-х годов братья Стругацкие, люди образованные и остроумные, рассуждают в перестроечном интервью о новых целях советского общества: «На протяжении многих десятилетий мы представляем собой гигантскую аномалию. Все человеческие цели и ценности перевернуты у нас с ног на голову… Это общество, находящееся в аномальном состоянии. Россия, или, вернее, СССР, свернула с торной дороги цивилизации… Но я вас уверяю, что мы непременно выйдем на ту самую торную дорогу, потому что она ОДНА. Это единственная дорога. Эта дорога, на которой осуществляется принцип: человек, который работает на общество хорошо, получает от этого общества большой кусок» (66). «Торная», она же «столбовая», она же «сермяжная», она же «домотканая» – абсолютный наив, который кончился обыкновенной эмиграцией глаголющего сии староявленные истины Б. Стругацкого.

Либеральная интеллигенция ничего не смогла породить, когда ей предоставили свободу рук. Лики ее святых оказались обычными рожицами довольно наивных, если не сказать, глуповатых простаков. Либо харями циников.

Во многом внутренняя политика Советского Союза определялась внешними факторами. Задуманная сначала как некий «бикфордов шнур» мировой революции, революция в России с самого начала пристально и заинтересованно всматривалась в окружающий мир, ища поддержки. Потом, оставшись в одиночестве, начала смотреть на заграницу, как вполне реальный источник опасности для молодого государства; потом, как лидер целого международного движения, а затем, и лагеря приобретенных союзников. Который тоже был окружен «силами реакции», угрожавших этому кружку единомышленников.

Жизнь гражданина СССР проходила в уникальной атмосфере «всемирной отзывчивости», переложенной на современный политический момент. Государство четко реагировало на то, что ему необходимо, и давало импульс во внутренней политике – где идеологические друзья страны, а где ее геополитические противники, которые, кстати, были вполне реальные. В любом случае, в обществе царила психология осажденной крепости, а значит – и присутствовал риск при вылазках в стан врага, и внутренние изменники, мечтающие открыть врагу ворота.

Сам-то основатель Советского государства миру был открыт и жизнь за рубежом знал не понаслышке. До революции В. Ленин объездил почти всю Европу: Берлин, Лейпциг, Мюнхен, Нюрнберг, Штутгарт (Германия); Брюссель (Бельгия); Вена, Зальцбург (Австрия); Краков, Поронин, Закопане (Польша); Женева, Берн, Базель, Зоренберг, Изельтвальд, Кларан, Люцерн, Лозанна, Лакде Бре, Фрутиген, Цюрих (Швейцария); Копенгаген (Дания); Лондон (Англия); остров Капри, Неаполь (Италия); Прага, Брно (Чехия); Париж, Бомбон, Лонжюмо, Марсель, Фонтенбло, Порник, Ницца (Франция); Стокгольм, Мальме, Троллеборг, Хапаранда (Швеция)… Советский человек о таком списке мог бы только мечтать.

Владимир Ильич был вполне западником по своему воспитанию, жизненному опыту и философии. В его понимании Россия являлась лишь подручным средством для достижения мировой революции, предрекаемой самой передовой теоретической мыслью германской социал-демократии. Следует лишь продержаться до социального переворота в Германии. Для Ленина грядущая германская революция по своему значению была «неизмеримо важнее нашей». Вина Ленина, в конечном счете, и состояла в том, что он пожертвовал национальными интересами ради чего-то «неизмеримо более важного». И это не эмоции, а юридически закрепленная большевиками норма. В «Декларации об образовании СССР» провозглашалось: «Новое Советское государство открыто всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем», оно является «решительным шагом на пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику» (2).

Но реалии оказались диаметрально противоположными ожиданиям. Молодая республика неожиданно для себя оказалась в авангарде всемирного рабочего движения. Оглядываться на седобородых западных учителей было бессмысленно: революционная Россия пошла вне их предсказаний. Оказалось, что стройные теории западного социализма «эпизодические и местные, в большинстве случаев даже обусловленные минутными духовными интересами обитателей больших городов западноевропейского типа, а отнюдь не общеисторические вечные ценности» (О. Шпенглер). Российская действительность опровергла построения иностранных кабинетных мудрецов.