– Я не понял. – Слуга посмотрел снизу вверх. – Что ты хочешь сказать?

– Наши пути-дороги разошлись.

Рука у старика непроизвольно дрогнула – коробок со спичками упал. Он понуро посмотрел на грязный пол.

– Ну, ясное дело, ты выучился. Зачем тебе теперь какой-то старик, да ещё черновик. Ты теперь, однако, без черновика обходишься. Ты же у нас теперь – Златоуст. А у меня и золотой заплатки не осталось.

– Пить надо меньше. Михрютка.

– Э-э! – Оруженосец покачал гудящей головой. – Погоди, соколок, не кори. Какие твои годы. Ты на земле ещё не жил, ты всё больше парил в облаках.

– Я не парил. Я учился.

– Ну, видно, хорошо тебя там выучили. Так хорошо, что черновик не нужен. Ладно, что ж? Я не в обиде, бороду даю на отсечение. Иди себе с богом. Лети. – Абра-Кадабрыч осклабился. – Человек рождён для счастья как птица для помёта.

Собираясь сказать что-то резкое, гневное, Посланник только зубами скрипнул. Отвернувшись, он медленно прошёл мимо гудящего улья за столиками и так шарахнул дубовой дверью – две или три пустые пивные кружки слетели с ближайшего столика, разбиваясь вдребезги.

Спрятав руки за спину и собрав морщины возле переносицы – будто зажав какую-то большую и мучительную мысль во лбу – Златоуст и пошёл по тихой, жёсткой, пустой дороге. Кругом торчали новые и старые чертополохи, лебеда и полынь. Иногда встречались грязные лужи, подкрашенные киноварью закатных лучей. Не отдавая себе отчёта, Златоуст машинально приподнимался над землёй и шагал по воздуху, чтобы через несколько «шагов» мягко приземлиться на сухое, чистое, муравой обвитое местечко. Воздушная белая мантия долго ещё смутным пятном виднелась на полях, на лугах, чтобы скрыться где-то за чёрным краем леса, над которым разгорался прохладный, широкий закат. А когда уже темнело – из туманно-фиолетового леса навстречу ему вышли три угловатых высоких фигуры, сверкающие зверскими глазами.

1

Прохудившаяся крыша над головой сначала показалась разорванным полночным мирозданьем, посредине которого полыхала россыпь далёких звёзд, слегка двоящихся и уплывающих в туманную глубину. Сознание постепенно стало проясняться, и Златоуст подумал, что мироздание целое, а вот голова…

Простонав от боли, он попробовал встать, но не смог – связан был по рукам и ногам, и прикован цепью к валуну, похожему на глыбу сверкающего льда. «Где это я? О, Господи!» С трудом отодвинувшись от ледяного, промозглого камня, пленник стал смотреть в дыру – в ту немыслимую даль, откуда пришёл. Или он туда не уходил? Приснилось это? Или он действительно – выпускник небесной академии, целую вечность проживший среди созвездий?

Постепенно к нему возвращалось горькое, трезвое чувство реальности. Да, он вернулся на Землю, вернулся на Родину, о которой так долго мечтал, тосковал, когда находился среди других планет, среди чужих миров. А зачем он там был? Зачем захотел стать Златоустом? Затем, чтобы воспеть, прославить Родину свою, сказать о ней словами поднебесными. И вот теперь он здесь, и его золотые уста заржавели от кровавой коросты. Как так? За что?

Не найдя ответов на вопросы, пленник провалился в яму болезненного забытья. Потом, в полубредовом состоянии, он видел солнечный свет: словно райская птица влетала в дыру на крыше, нарядная, тёплая, она растрясала золотое перо по сумраку холодного сарая и опять улетала в дыру. И сколько времени прошло – трудно сказать. Потом сознание окрепло, пленник снова увидел далёкие звёзды. В тёмном углу что-то вдруг зашуршало, и пленник заметил промелькнувший комочек – мышь пробежала и остановилась на пятачке мутного света. Мышиные глазёнки – мал мала меньше – засверкали крохотными звёздочками. И этот горний свет в глазёнках приземлённой, ничтожной твари удивил и поразил. «И у неё, и у меня в глазах сияет звёздный свет, – вяло и потерянно подметил пленник. – И я, и все мы вообще, чем мы отличается от этих мышей, как ползучих, так и летучих. Чем мы лучше волка, собаки, лошади? Тем, что научились ходить на двух ногах? Вопрос только в том, куда мы идём? И что, в конце концов, нас остановит? Может быть, пропасть, нами же и вырытая?»

2

Голоса неподалёку послышались. Два голоса. Один был грубый голос, атакующий, а второй покорный, подобострастный. Говорили то на русском, то на английском языках.

– Cattle! Скоты! – ругался Грубый. – Вы как с ним обращаетесь? Если шеф узнает, он и тебя, и меня посадит на цепь!

И вскоре после этого старые двери сарая заскрипели в тёмной тишине, как скрипит гробовая крышка на полночном кладбище. В сарай вошёл какой-то «снежный человек» – широкоплечий, высокий, весь белый. Спина, широкая как дверь, заслонила яркую луну, горевшую вдали. На солому упал кусок хлеба и чашка с холодной кашей в виде каменного комка.

– Жри! – Это слово с заморским акцентом прозвучало как «Фри».

Пленник показал на связанные руки.

– Я не кузнец Вакула – мне галушки в рот не залетят.

Мужик-снеговик скальпель достал из-за голенища – верёвки отлетели на солому.

– Фри! – снова было приказано. – Фри мало-мало скорее!

– О-о-о! – Посланник, зажмуриваясь, понюхал ржаную корку. – Тут русский дух, тут Русью пахнет!

Есть ему не хотелось, да и отвык он от пищи земной. Мужик-снеговик не стал уговаривать. Опять во мраке зловеще полыхнуло лезвие скальпеля – верёвки на ногах были разрезаны. Затем зазвенели ключи – цепь разомкнулась, упала возле какого-то айсберга, вкопанного в землю. Мужик-снеговик на несколько мгновений скрылся в тёмном углу, вышел и бросил под ноги пленника старую фуфайку, драные штаны.

– Одеваться. Вшиво.

– И не подумаю! – заартачился пленник. – Где моя одежда?

– А по мордасам? Тать?

– А если я шефу скажу, как ты со мной обращался? – вдруг возмутился пленник. – Ты сам по зубам не получишь?

«Снеговик» притащил помятую волшебную одежду Златоуста, и в душе загорелась надежда; в серебристых башмаках он мог спокойно ходить по воздуху, а белая мантия, украшенная замысловатыми рисунками созвездий, служила крыльями. Но все надежды рухнули, как только он увидел грязно-серую, замурзанную обувь, ставшую похожей на капканы: сверху и с боков блестели стальные полосы, а к ним были прикованы собачьи цепи с гирями. Всё было придумано так, что шагу не сделаешь, покуда гири в руки не возьмёшь.

За дверями сарая, куда они вышли, в низине на лугах возле реки, скирдовались туманы. Небеса потихоньку начинали голубеть над кронами деревьев – звёзды уходили в глубину мирозданья. Какая-то птица зашевелилась в ветвях – роса попала за воротник, и Посланник поёжился, глядя вокруг, и слабая улыбка отозвалась ощущением сладковатой боли в разбитых золотых устах.

«Снежный человек», освещённый предутренним светом, оказался нормальным человеком, одетым в белый, помятый и застиранный халат.

Чугунные гири, которые пришлось тащить в руках, показались чудовищно грузными: за время плена организм ослаб.