В общем, всякая херня в голову полезла. Но смысл этой херни был один — я больше не буду прежним. Я больше не Ричи, начинающий феодал. А Рома, полноценный граф Пуэбло. Который выучил главный урок, к которому подвела его жизнь. Враг! Должен! Быть! Уничтожен! Любой враг. Никакого человеколюбия. Иначе завтра будешь уничтожен ты.

Меч. Впервые с момента вселения в Ричи я ощутил его в руке, и вытащил из ножен автоматически, на рефлексах, не отдавая отчёт. Упыри лезли в окно, и рядом не было никого из наших. Внизу, в патио, ребята с арбалетами и луками, высунуться и нашкодить гопникам не дадут, да и так оборона продумана — ничего сеньоры бунтовщики не смогут сделать. Не успеют. Но я уже здесь, и не намерен спускать врагам обиды. Вспышка, бьющая в ночи им по глазам — здесь масляных ламп мы не ставили. И песня летящей к цели стали. Лезвие меча вошло в сочленение между грудной пластиной и юбкой, звук «хлюп». Ещё жив, но не жилец. Быстро пнуть ногой второго, выигрывая время, ещё удар по глазам новому бойцу, показавшемуся в оконном проёме. Вытащить меч из брюха первого и зарядить второму в смотровую щель. Третий от вспышки не удержался и полетел вниз. Хаста ла виста, бэби! Выглянуть в окно, аккуратно, не попадая на прицел камрадам поддержки, ещё вспышка по глазам ползущему вверх следующему — я близко, бью прицельно. И ещё одно тело летит вниз с высоты метров пяти-семи. Затем пережечь лестницу — сейчас это легко.

…Потом я рубился мечом с группой камрадов, бегущих по терраске. Снизу в них палили, но их было много. А нас — трое: я, Лавр и Марко. Потом прибежали ещё люди — к нам. Потом ещё — к ним. Крик Сигизмунда, чтобы я куда-то шёл, но я никуда не собирался, мне и тут было прекрасно.

Потом раздались крики снаружи — подошло подкрепление. Наверное кто-то из баронов таки прорвался. Камрады, прижавшие нас к лестнице, почти прорвавшиеся в патио, где мы держали последний рубеж обороны, сами побежали прочь, к окнам, вниз. Мы бежали следом и не давали уйти просто так. Мой меч пел и пел песню, жаждая крови, и было плевать на брошенное оружие и вскинутые руки. Никаких пленных! Не заслужили. Сегодня ты пощадишь их, а завтра их дети убьют твоего сына? Нет, спасибо! Плавали, знаем! Остекленевшие глаза девочки, вчерашней пленницы и рабыни, которая просто осталась сама собой и ничего этим упырям не сделала. И её напарницы с торчащей стрелой. Они просто больше не хотели быть изнасилованными, не хотели вновь становиться пленницами, и просто ради этого дравшиеся до конца.

А я ведь всего лишь просил этих милых людей выдать тех, кто убивал людей на моей земле! Их пособников среди местных коррупционеров. Чем наступил на горло их самолюлюбию и высокомерию, ощущению, что они, магдаленцы, безмерно круты и могут управлять миром на оттяпанной у меня территории. За всё надо платить, сеньоры; это не мазохистская Россия, в которую веками вколачивают ложные ценности человеколюбия. Это — махровая постримская Иберия. А потому вы заплатите. За всё.

— Оно ведь как, твоё сиятельство, раньше было? — продолжал друг Олафа тавернщик. — Ещё до императоров. Были города, и каждый житель города имел копьё, щит и доспех, и когда война — выходил защищать город. И когда надо было вопросы порешать — собирались эти жители в одеоне, и решали. Кто имеет копьё — тот и решает, остальные как собаки: в городе жили, но права говорить не имели, только тявкать.

Сильная аналогия! Надо зарубить себе — потом если что блесну интеллектом. Говорить могут те, чьи слова имеют вес. Остальные — будто тявкают.

Я был вынужден слушать лекцию по истории античности в исполнении трёх бывших крестьян, произведённых моими отцом и дедом в благородное сословие, и кивать, даже движением брови не выдав улыбку. Было весело, но хотелось посмотреть экспериментально, что знают местные о былых временах? Начнёшь спрашивать — хрен ответят вот также, сочно и с подробностями. Зачем, это ж «общеизвестно»? И плевать, что для них самих мог куда более развёрнутую лекцию провести — надо было сидеть, цедить вино из кубка и сопеть в тряпочку, мотая на ус и делая выводы, как поступать в жизни дальше.

— Потому, твоё сиятельство, — продолжал тавернщик, — что кто держит в руках оружие, кто готов кровь проливать и умирать — только тот может нести ОТВЕТСТВЕННОСТЬ, — выделил мужик это слово. — За себя. Свои поступки. За решения города. Ведь эти купчишки, — обвёл он вокруг рукой, — тьфу! Продадутся сильному, лишь бы денег их не тронули. Сами если что оружно город защищать не будут. И решения принимают дикие, подставляют наёмников, подставляют чернь — собственным детям в бою не помирать. А ежели ты знаешь, что после твоего решения твой сын в бой пойдёт, и ему скирда будет — фиг ты его пошлёшь с соседом воевать! Лучше сам поедешь туда — мирно договариваться. Нешто двое умных людей не договорятся? Оттого и порядок в те времена был.

Мог бы я ему рассказать, какой «порядок» тогда был. И почему оккупацию Средиземноморья Римом многие восприняли как благо, добровольно отказываясь от независимости, ложась под новоиспечённого гегемона чуть ли не наперегонки. До самой Парфии так было — а там все под персов легли, по тому же алгоритму, те, кто восточнее. Да, блин, Рим нёс всем народам МИР! Он заканчивал перманентную войну всех со всеми, нескончаемую войну вот таких вот городов с говорящими копейщиками в одеоне. Но я продолжал молчать, не выдавая эмоции даже движением брови.

— Так вот и мы мыслим, твоё сиятельство, — продолжил второй друг Олафа, помощник бургомистра Виктории, моего города между Кривым Ручьём и Пуэбло. — Вот мы и мыслим, что ежели людей освобождать, то только тех, кто готов за свободу нести ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. — И он это слово подчеркнул. — Иначе, освободив всех, ленивые и безынициативные, кто на чужом горбу хочет в рай, обчеству на шею сядут. И их или голодом морить, или назад в крепость охолопить. Потому сразу нужно условие ставить: хочешь волю — вот те воля, но вот те и копьё, и щит. И если случится война, а она в наших землях каждый год, аккурат после первого урожая, ты со своим копьём должен выходить и биться со степняками.

— Или арбалет, — добавил я.

— Чего? — переспросил помощник бургомистра.

— Или арбалеты раздать. В придачу к копью. Причём и копьё, и щит, и броньку, и арбалет — мои. Графские.

— Ну дык!.. — Помощник бургомистра развёл руками. — А где им по первости оружие-то хорошее взять? Свои иметь запрещать нельзя, но по первости конечно раздать надобно.

— Орлы, мы это проходили уже, — воскликнул я. — То, что вы предлагаете, называется «ополчение». И в нашей империи оно было. Называлось «легион». И ничего хорошего из этого не вышло.

Это была затравочка, раззадорить. Пусть развивают мысль.

— Дык, вашсиятельство, легион когда был! — А это усмехнулся сам Олаф. — И в легионе служили. Все. Вот только империя-то расширялась, и при августе-цезаре[5] стала такой, что армии стало много надо, войны далеко от родного города — а это значит хозяйство бросай, зачем оно работягам-то? Да и городов много стало. И августы-цезари прежнюю армию отменили. И стали солдатам платить. Чтоб служили не все, а кто в охотку. И в охотники пошли все, кто сохой работать не захотел…