Томас растроганно улыбнулся. Кузнечик явно трусит, испуганнотаращит огромные глаза, усики дрожат от страха, но верещит свою песенку, храброотстаивая свой участок, свои земельные владения, свой замок от вторгшегося вего земли чудовища. Томас потихоньку отодвинулся, ибо если спугнет отважноговоина-певца, тот останется без владений: другие земли заняты и поделены,придется бедному либо идти в наймы, либо превратиться в странствующего рыцаря.

— А что плохого быть странствующим рыцарем? —сказал он вслух и удивился своему хриплому каркающему, как у старойпростуженной вороны, голосу.

Рядом, зашевелился, тяжело поднялся и сел калика. Лицо быломокрое от пота, в потеках грязи.

— Верно глаголешь. Кто хоть раз обошел вокруг хаты, ужеумнее того,

кто не слезает с печи.

— Сэр калика... куда нас вынесло? Горы, не степь...

— Одна гора, — поправил Олег. Он с силой потерладонями лицо, пытаясь согнать усталость, но лишь размазал грязь. — За нейтянется степь без конца и края... Но дела плохи, сэр Томас.

— Опять? — простонал Томас.

— Агафирсы нас увели далеко на восток, ты знаешь.Теперь нам предстоит пересечь голую степь, полную диких народов, что убиваютчужестранцев без жалости. К тому же мы как на ладони и для Семерых Тайных. Итретье... это грозит бедой уже тебе одному — мы забрались на восток так далеко,что нет на свете коней, которые домчали бы в Британию к празднику святогоБоромира!

Томас приподнялся, рухнул лицом вниз. Он не хотел, чтобызлые слезы видел калика, но боль уже стиснула сердце. Его тряхнуло, он понял,что рыдания, которые так легко получаются у женщин, мужчинам разрывают грудь.

— Тогда... я умру, — прошептал он. — Сэркалика... Зачем мне жизнь без Крижины? К тому же она... не просто останетсяодна... а достанется злым людям... они сделают ее несчастной!

Олег смотрел с жалостью и тревогой, пальцы перебиралинайденные обереги. Он сидел выше, видел гору целиком: обрывистую, у основаниясплошь заросшую густым лесом. Вершина оставалась голой, каменная стенарастрескалась, но семена деревьев не прижились, даже трава не сумела уцепитьсяза красный гранит, угнездиться в трещинах.

— Собери дров, — неожиданно сказал Олег. — Ясхожу к горе.

Томас вяло мотнул головой, пусть весь мир рушится, когдаразлучают с любимой, но калика уже быстро поднялся и как лось вломился взаросли, только кусты зашуршали.

Утро наступило хмурое, прохладное. Томас озяб, доспехи остыли.Томас ежился, начал лязгать зубами. Гнусная дрожь трясла все тело, и он струдом поднялся, нагреб сухие сучья, что лежали тут же в распадке, кое-каквысек огонь. Пальцы не слушались, трижды ронял кремень и долго искал, разгребаяветки и сухую траву.

Сучки взялись огнем быстро, бездымно. Серые загогулинылизнуло оранжевым, вгрызлось красными зубками в щели и выемки, началорасщелкивать, как прогретые орешки. Томас долго сидел у костра, бездумно глядяв прыгающие красные язычки, потом опомнился, согревшись вышел из щели,высмотрел дальний ручеек, угадав его по зеленой и густой траве.

Котел не удавалось примостить на углях, пришлось вбитьколья. Не дожидаясь, когда вода закипит, Томас побрел снова к ручью. Калика ужеучил ловить рыбу по-скифски, а по-англски Томас сам умел с детства, — водазакипеть не успела, когда он притащил в рубашке с завязанными рукавами пятокрыбин и два десятка рыбешек.

Вывалив на землю подпрыгивающих, скачущих, он быстро прижалк земле голову самого крупного налима, выдрал оранжевую печень — блестящую какянтарь, сочную, от одного вида которой потекли слюни и как-то незаметносмертельная тоска стала переходить в тихую печаль. Острым ножом калики пропоролнежно-белое пузо рыбины, выдрал темные слизистые кишки, упруго прогибающийся впальцах воздушный пузырь. Мелкую рыбешку, почистив, сразу побросал в закипевшуюводу, а из сочного толстого зверя выполосовал истекающую соком сладкую полосу,порезал, посолил странной серой солью агафирсов, и пока уха варилась, жевалсырое сочное мясо. Жевал, от наслаждения закрывая глаза, во рту хлюпало,чавкало, в уголках рта повисли тяжелые капли прозрачного сока.

Вода в котле забурлила, в мутной пене мелькнула головка свытаращенным глазом, растопыренные перышки. Запахло ухой, брызги упали нагорящие угли, сладко зашипело. Томас повел носом, зачерпнул, долго дул намутную пахучую жидкость, ибо хлебнуть горячую — вкус отшибешь, не разберешьтогда, в самый раз или не доварил, досолить ли, добавить ли трав. Наконецосторожно отхлебнул, подержал во рту, досолил, еще раз попробовал, судовлетворением отложил ложку, чувствуя, как печаль еще не затихла, но уже негрызет душу. Образуется, как говорит калика. Авось не все потеряно. И наши душине лишние на свете... Калика рухнет от удивления: по его языческим понятиямблагородные рыцари, вроде баранов, бьются целые дни друг с другом на турнирах,больше ни на что не способны!

Он нагреб сучьев в запас, стараясь постоянно держать себязанятым, не давая черной тоске вернуться, вонзить острые когти в душу.Образуется, все образуется. Возможно, калика потому так часто повторяет этислова, что неведомая рыцарю тоска грызет и его, такого невозмутимого с виду?Целиком погруженного в свои мысли? Или не целиком? Авось образуется и длянего...

Уха остыла, когда кусты затрещали, послышались тяжелые шаги.Калика

двигался медленно, волочил ноги. Томас ощутил укол совести:калика устал не меньше, но отправился на разведку!

Олег пообедал рассеянно, хотя не забыл удивиться странномуумению рыцаря. Мол, если бы не угораздило родиться бедолаге рыцарем, мог бы приудаче быть хорошим поваром. Он дохлебал уху, обсосал крупные косточки, но глазарассеянно блуждали, он часто хватался за обереги, вытягивал шею, нюхал, какгончая, воздух.

Томас встревожился, потянулся к мечу: калика внезапно ухватиллук, натянул на рог тетиву, придирчиво потрогал натянутую жилу толстым ногтем,лишь потом забросил колчан со стрелами за спину, повел плечами, устраиваяоперенные концы точно под левым плечом...

— Останься, — велел он хмуро. — Идут туры.

— Не понравилась уха? — пробормотал Томас. —Видел дрофу, жирные перепела кричат, захлебываются... Зачем громадный тур?

— Кому-то тур вместо перепелки, — ответил Олегзагадочным тоном. — А то и вовсе вроде мухи.

Он вылез из расщелины, прошел мимо ручья, встал за деревом.Неподалеку из низкого кустарника вынырнула крупная дрофа, в сотне шагов провелавыводок располневшая куропатка, на всякий случай сразу волоча крыло, но каликане повел глазом.

Крылья носа подергивались, он даже приложил ухо к земле,поднялся довольный, показал Томасу большой палец.

Земля начала подрагивать, донесся нарастающий гул. Вдалиподнялось желтое облако пыли, медленно увеличивалось. Впереди облака темнела