Виву все-таки терзали сомнения: слишком уж горячо заговорила миссис Уогхорн, да и рассказ показался ей чуточку придуманным, слишком сладким перед каким-то кислым блюдом; именно таким, какой нужно говорить осиротевшей дочери.

– Я вообще не помню маму такой, – сказала она, – впрочем, я всегда была скорее папиной дочкой. В моей памяти она осталась заботливой хозяйкой, которая заботилась о том, чтобы нас накормить, устраивала поездки, пришивала на наши платья тесьму с фамилией.

Зарисовки. Внезапно она вспомнила, как на пикнике часто появлялись карандаш и блокнот и как она злилась – они отвлекали маму, отнимали ее у семьи.

– Она была увлечена своей работой – керамикой, живописью, скульптурой малых форм. И одновременно ее не покидало чувство вины, – продолжала миссис Уогхорн. – Поэтому она по возможности скрывала свои занятия. Они считались чем-то несерьезным, недостойным солидной женщины. И сейчас тоже, но тогда все было гораздо хуже. Для женщин, потому что мужчин это никогда не останавливало. Так что она была белой вороной. Я тоже с моей школой. Возможно, поэтому мы и дружили. – Неожиданно она захохотала как озорная девчонка. – Ко всему прочему, она была ужасно забавная. Превосходная мимика. Мне очень в ней нравилось, что она не относилась к себе слишком серьезно. Но это была, в общем-то, и ее беда.

Вива пыталась скрыть свое удивление; за эти пять минут разговора у нее возникло ощущение, что речь шла о совершенно незнакомой женщине.

Она вспоминала мать в двух ипостасях – шуршащую шелками или тафтой, с легким дуновением духов, мерцанием серег, когда она спешила в клуб, или утреннюю маму, часто усталую, в постоянной спешке и всегда в тени отца.

– Я слишком много всего наговорила? – спросила миссис Уогхорн. – Скажите мне, если вы устали.

Нет, нет, нет, нет.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Ну ладно. – Собачка прыгнула на колени старой леди. Она погладила ее, и Виве показалось, что она на несколько секунд опять стала вчерашней странноватой старушкой – она ушла в себя, что-то бормотала и поглядывала на нее из своих глубоких морщин. – Я вот что хотела вас спросить, дорогая, – проговорила миссис Уогхорн. – А чем вы сами занимаетесь?

Вива чуть не закричала от нетерпения. В нескольких словах, как можно короче она рассказала о детском приюте, о том, как она пыталась написать об этом книгу.

– Это ужасно хорошая идея, – отозвалась миссис Уогхорн. Она снова была бодрой и адекватной. – Я не припомню никого, кто позволил бы индийским детям говорить самим. Очень, очень хорошая идея. Когда мы ее прочтем?

– Я перестала ее писать.

– Перестали! – Слово прозвучало как резкий шлепок. – Почему?

– Ох, тут много причин.

– Вы не должны останавливаться, ведь идея такая замечательная. Я бы сошла с ума, если бы перестала преподавать после смерти Артура.

У Вивы не было сил объяснять про неприятности с властями или про Азима и Гая.

– Это долгая история, – вздохнула она. – Лучше вы расскажите мне про вашу школу. Вы скучаете без нее?

– Ужасно, – ответила старая леди. – Любимая работа – это бесценное сокровище, правда? Но разве вы не можете продолжить работу над книгой? Дети будут рады, увидев, что о них написано в книге.

– Да, могу. Хотя потеряны некоторые записи.

– Но ведь вы всегда можете их восстановить, верно? – Старая леди неотрывно смотрела на нее. – Когда вы улыбаетесь, вы очень похожи на нее, – заметила она. – Думаю, вам все это говорят.

– Нет, не говорят, – вздохнула Вива. – В том-то и дело. Никто их моих знакомых не помнит их.

– Ох, – сказала миссис Уогхорн, – это ужасно. – Она закурила сигарету и на миг скрылась в пелене дыма. – Чем ты старше, тем хуже, – пробормотала она. – Ты все больше и больше живешь в прошлом, и это тебя удручает.

– Меня удручает тоже: оно всегда со мной, и я постоянно пытаюсь забыть о нем.

– Когда-то у меня был случай с моей матерью, – проговорила миссис Уогхорн, – который я никогда не забуду. Когда полк моего отца базировался в Калькутте, мы видели его и мать раз в два года. Она приехала домой, а я вообразила себя большой и то ли подстриглась, то ли что-то еще, но я стояла с чемоданом у билетной кассы на вокзале Сент-Панкрас и ждала ее. Она появилась на платформе и направилась прямо ко мне. Я так обрадовалась, что еле дышала. Она взглянула на меня и прошла мимо. Я так никогда и не смогла простить ей это, не знаю почему. Если подумать, то я очень несправедлива к ней. Но, по-моему, в тот день в моей душе что-то умерло.

Она погладила собаку и подняла глаза. Снова долго молчала, и Вива чувствовала себя подвешенной на веревочке – неужели старушка все еще взвешивала ее, как бы прикидывала, как надеть на нее платье, если неизвестно, захочет ли она его носить. И вот момент наступил.

– Я бы выпила еще, – сказала миссис Уогхорн. – Налейте и себе. Ну, вы из тех людей, которые предпочитают услышать правду?

– Да, – ответила Вива. – Я из таких. – У нее тревожно забилось сердце.

– Вы уверены?

– Да.

– Видите ли, вчера я растерялась. Я очень удивилась, увидев вас, и не знала, что делать.

– Я знаю.

– Ох, дорогая моя. – Миссис Уогхорн взяла ее за руку. – Дорогая моя девочка, пожалуйста, не надо плакать. Тут нет вашей вины.

– Нет, есть. – Вива больше не могла сдержать слезы, и они потекли по ее щекам. – Мне надо было приехать раньше.

– Вы не должны чувствовать себя виноватой, – с напором заявила миссис Уогхорн. – Вина – это удовольствие для бедных. Вы тут ни при чем. Они не хотели, чтобы вы приезжали сюда, потому что никто не хотел, чтобы вы узнали.

– Узнала о чем? – Вива похолодела.

Миссис Уогхорн что-то взволнованно забормотала себе под нос – то ли уговаривала себя, то ли отговаривала.

Вива налила себе еще.

– Скажите мне… – Вива утерла глаза и сделала огромное усилие, чтобы взять себя в руки. Нельзя, чтобы миссис Уогхорн отвлеклась и потеряла нить разговора.

Старая леди сделала глоток и поставила бокал.

– Ваша мать покончила с собой, – сообщила она.

Вива застонала.

– Нет, – сказала она. – Нет.

– Да. – В глазах миссис Уогхорн стояли слезы. – Но я вот что должна вам сказать: она была последней, кто, на мой взгляд, был на это способен. О-о, у нее были взлеты и падения, конечно, но она была полна жизни и так вас любила… Но на нее обрушилось сразу столько несчастий. Конечно, это слабое утешение, но такое происходит тут со многими. Они теряют себя.

– О господи… – Вива уронила голову на руки. Ей казалось, что она плавает в тумане над собственным телом.

– Это точно?