– Значит, никаких останков? Серьезно? – Я снова взял бокал с вином. – Как такое возможно? Куда они исчезли?

Так невыразительно пожать плечами, как это сделала Валка, нужно было еще постараться.

– Понятия не имею. Но это сильно облегчает задачу Капеллы.

– Вы подозреваете, что это они обо всем позаботились? Забрали все, что там было?

– Что? – Сверкающие глаза Валки стали большими, как блюдца. – Да нет же! Это невозможно! Мессир Гибсон, в вашей Капелле служат люди, а не боги.

Она прищурилась, а я едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами:

– Капелла не моя.

Слабый звук, зародыш смеха, сорвался с губ Валки.

– Как скажете, варвар.

Я уже собирался огрызнуться в ответ, но взглянул в ее улыбающиеся глаза и только тогда понял, что она произнесла это слово мягко, почти дразняще.

Застигнутый врасплох, я продолжил, заикаясь:

– Но ведь останки не могли исчезнуть. Они должны были что-то делать со своими умершими. Должны были оставить…

– Ничего, – оборвала меня Валка и снова пожала плечами. – Ничего, мессир Гибсон. Только сами постройки.

Я нахмурился, но не нашел слов и лишь отхлебнул вина, чтобы скрыть свою растерянность:

– Этого не может быть.

– Но это правда.

– Совсем ничего?

– Только резьба, – Валка махнула рукой, потом еще раз и еще, с каждым жестом меняя голограммы, – резьба, о которой я вам рассказывала и которой подражают умандхи своими цепочками узелков.

Еще одним движением руки она наколдовала изображение этой резьбы, хотя я и так хорошо ее помнил и даже зарисовал в своем блокноте.

– Совершенно не поддается расшифровке, разумеется, – пояснила она.

У меня упало сердце.

– Неужели никто не знает, как ее прочитать? И за пределами Империи тоже?

– Я ни о чем таком не слышала. Какие-то недобросовестные схоласты пытались это сделать, но не предложили никакой теории о том, как эти символы соотносятся с устной речью, а если соотносятся, то… – Она умолкла на полуслове.

– Это проблема Розетты, – заключил я.

Я заметил ее удивленно приподнятые брови и рассказал, что на Земле когда-то существовал народ, чью письменность никто не мог прочитать. До тех пор, пока не был найден монумент, на котором древние письмена сопровождались параллельными текстами на двух других, известных языках того времени. Он стал своеобразным ключом, позволившим открыть тайны письменности этой исчезнувшей империи.

– А самое странное, – торопливо добавил я, чтобы утаить бурлящие в груди эмоции, – что эти иероглифы были вовсе не идеограммами, а системой связанных логограмм с элементами алфавита… Что такое?

Валка улыбалась мне. Не только одними глазами, но настоящей улыбкой, которая продержалась всего мгновение, а затем погасла под тяжестью моего взгляда.

– Ничего, – покачала головой Валка.

– Но зачем было прилетать сюда? – Я неопределенно махнул рукой в сторону мерцающей голограммы с изображением каменных фасадов Калагаха, черных и гладких, как чистое стекло. – Есть много других мест за пределами Империи, где Капелла не обладает такой властью.

Наконец она ответила:

– Но нет таких, что не контролировались бы экстрами.

Слова прозвучали невнятно, поскольку рот ее был наполнен крепким вином дома Маркарянов. Валка ткнула в меня пальцем:

– Единственными варварами во Вселенной, которые еще хуже вашей породы.

Она фыркнула, но я так и не понял, презрительно или насмешливо.

– Моей породы? – переспросил я, прекрасно понимая, кого она имеет в виду, но эта реплика давала мне возможность отделить себя от остальных.

Снаружи, за узким окном, прошипел на заходящее солнце орнитон.

– Соларианской империи, – уточнила Валка.

Я поджал губы, зацепившись за обломанный край резца – память о схватках на Колоссо:

– Мне мало что известно об экстрасоларианцах.

Я не знал, как продолжить этот разговор, и решил свернуть в другую сторону:

– Так, значит, эти… Тихие… они и есть предмет ваших исследований, а вовсе не умандхи?

Доктор Ондерра сделала еще один, более размеренный глоток, осознавая теперь ценность вина. Затем решительно кивнула и отбросила со лба волосы, на мгновение задержав пальцы в темно-рыжих локонах:

– Как скажете.

– Я все еще не верю, что это тайна, что это правда.

– Ваши великие дома скрывают всю информацию, – сказала Валка. – Они контролируют доступ к инфосфере и ограничивают путешествия между мирами, разрешая их лишь немногим избранным, и позволяют Капелле на каждом шагу применять грубую силу. Вы и не могли ничего знать.

– Мы… Великие дома ничего не позволяют Капелле. Она действует самостоятельно. Инквизиция скорее предпочтет уничтожить планету, чем допустит распространение ереси. И у нее есть средства для этого. Эпидемии, атомики, оружие, оставшееся от мерикани. Эта штука, доктор, способна расколоть планету.

– Ересь… – гаркнула Валка совершенно не по-женски.

– Правда – это преступление[23] и так далее.

Я махнул рукой, пытаясь припомнить, откуда взял эту цитату. Гибсон наверняка сказал бы, но его больше не было со мной.

– Грех, – сказала она, и ее лицо превратилось в мрачную маску.

– Прошу прощения?

– Вы, имперцы, приравняли друг к другу грех и преступление. Вы не способны увидеть правду, даже если она будет танцевать перед вами обнаженной.

– Я способен, – с вызовом заявил я, но в манеры Адриана Гибсона прокрались остатки прежней надменности палатина Адриана Марло. Я посмотрел на все еще предательски мерцающее в воздухе голографическое изображение.

Валка поднялась, оставив пустой бокал на сервировочном столике между нами.

– Может быть, вы и способны – в этом случае.

Мгновенно отбросив всю тактичность, я спросил:

– Почему они не убили вас?

– Что, простите? – оглянулась она на меня через плечо.

– Вам известно все это! – Я показал на мерцающую голограмму. – Не могу поверить, что они позволят вам… спокойно ходить по имперской земле, дышать имперским воздухом.

– Вы считаете, что и воздух принадлежит вам?

Твердый акцент Валки усилился, делая ее еще более странной, еще более чужой.

Я отмахнулся от этого ощущения со всей возможной решительностью: