– Капелла не допустит распространения ереси. Если им известно то, о чем вы мне рассказали… – Зачем я это говорил? Разумеется, они все знали. – Мы оба должны умереть. Даже хуже, чем просто умереть.

Я с трудом удержался, чтобы не пуститься в описание того, что означает «хуже, чем просто умереть».

Валка повторила свой характерный жест, уставившись в потолок, почесала затылок и резко выдохнула. Подошла ближе и положила руку мне на шею. Я вздрогнул, но тут же расслабился.

– Они ничего не узнают, Адриан. Не беспокойтесь, – улыбнулась она, но той улыбкой, которую взрослые берегут для несмышленых детей. – Я здесь уже много лет. Я рассказала все Эломасу в этой же комнате, – ее лицо изменилось, превратившись в насмешливый лик луны, – и с ним ничего не случилось, не так ли?

Трудно поверить, но та небольшая перепалка за обедом с Лигейей Вас расположила ко мне лорда Матаро, хотя он и заявил, что я обречен ходить по тонкому льду повсюду, где появлюсь не в компании самого графа или его детей. Думаю, лорд Матаро был из тех правителей, которых угнетал постоянный надзор Капеллы. Сколько палатинов, сколько планет держала в кулаке эта теократическая организация, заставляя вздрагивать от страха перед наказанием, перед ножами катаров? От страха перед атомным гневом инквизиции, мощным оружием, испепеляющим целые планеты, распоряжаться которым Капелла не позволяет даже императору. И все же, как сказала Валка, в Капелле служили люди, а людей можно перехитрить, обмануть, высмеять за столом.

Серокожий вилик Энгин и та женщина-факционарий, что была приглашена на обед, раскланивались и расшаркивались перед графом, когда тот в сопровождении трех вооруженных и защищенных полем ликторов вышел из конференц-зала к свите, дожидавшейся его в холле. Мы с доктором Ондеррой встали со своих мест, прервав разговор с младшим схоластом о местных животных, которых все на Эмеше называли жуками. «Вовсе не насекомых на самом деле», как он выразился. Четверо логофетов в серо-коричневой форме засуетились вокруг лорда, подготавливая голографические планшеты и аудиозаписи и делая пометки сверкающими световыми ручками.

Я шагал в ногу с Валкой, зажатый между двумя колоннами стражей в зеленых доспехах. Лигейя и Гиллиам Вас двумя тенями следовали за графом, младший из них что-то говорил его светлости сухим, монотонным голосом. Сколько раз я в детстве точно так же сопровождал своего отца? Сколько сотен раз? Перстень-печать на новой цепочке висел на моей груди, скрытый бежевой рубашкой и модным серебристым шелковым халатом, выданным мне по такому случаю. Когда беспорядочная толпа сопровождающих вытянулась в ровную линию, один из логофетов шарахнулся в сторону от меня, пробормотав: «Придворный переводчик, сэр». Не могу сказать, был ли это мой истинный титул или же этот человек просто что-то напутал. Немного смутившись, я занялся широким кушаком, стягивающим светлый халат на моей узкой талии. Жаль, что мне не разрешили надеть пояс-щит, своего рода оружие. Но только палатину позволялось носить оружие в присутствии другого палатина, а я должен был играть свою роль. Возможно, та выходка с Лигейей принесла мне симпатии графа, но она же поставила меня в опасное положение. Тор Гибсон любил повторять, что я слишком мелодраматичен. «Когда-нибудь твой язык тебя погубит». Что ж, он определенно привел меня к изгнанию, а теперь…

– Я знаю, Гибсон, вы думаете, что я ошибалась насчет вас, – сказала Валка, придерживая тяжелый пульт связи с умандхами, свисающий с ее пояса.

Мы отбрасывали выразительные тени на мозаичный пол центрального холла в здании Гильдии рыбаков с искусными изображениями людей и умандхов, вылавливающих в море рыбу, чтобы накормить голодный город. Мне потребовалось время, чтобы вспомнить, что это обращение «Гибсон» относится ко мне, словно в глубине души я надеялся, что старый схоласт с ясными, но потускневшими от возраста глазами вдруг заговорит из темного угла. Этого никогда не случится. Тут я сообразил, что слишком долго не отвечаю, но решил воспользоваться случаем и держать рот на замке, своим молчанием вынуждая доктора продолжить разговор.

Наконец она откашлялась и добавила:

– Вы не варвар.

– Не просто варвар, вы хотите сказать.

Мы остановились в тени голографической панели, укрепленной на стене. На призрачном экране демонстрировалась запись боев на Колоссо двухдневной давности. Голос диктора звучал приглушенно, но снизу шли субтитры на галстани.

Валка вздохнула, взглянув на изображение, как раз переключившееся на лицо диктора, симпатичной уроженки Эмеша со смуглой кожей, но светлыми, почти белыми вьющимися волосами.

– Здесь все варвары, но с вами все в порядке, – сказала Валка на своем родном пантайском и подтолкнула меня локтем.

– Как мило с вашей стороны, – театральным шепотом ответил я.

По моей усмешке она сразу поняла, что я ее поддразниваю, и с досадой отвернулась.

Притворяясь обиженной, доктор вздернула подбородок и добавила:

– Но знаете, вы довольно странный для имперца.

– Мы не все одинаковые, между мной и графом море различий, – вырвалось у меня еще до того, как я осознал, что говорю.

– Вы оба палатины.

– И это все, что вы заметили? – бросив на нее быстрый взгляд, спросил я. – Мое сословие. Мой пол.

– Вы такой, какой есть.

В моей душе что-то сжалось от этих слов. Разве не подобные доводы использовала Капелла, открещиваясь от сьельсинов, как от дьявольского отродья? Или мой отец, открещиваясь от плебеев. Или я сам – от Гиллиама. Двое последних в тот момент не интересовали меня, но семена этих мыслей уже были во мне, прорастая, чтобы однажды я смог их увидеть. Но тогда я сознавал лишь то, что Валка зашорена и не видит мою сущность.

– В нас есть не только это, – возразил я. – Не только то, где и как мы родились. Мы… нечто большее, – запинаясь, закончил я.

Тень набежала на ее чужое, но милое лицо.

– Что вы хотите этим сказать?

Я пожал плечами:

– О людях нужно судить по тому, что они делают, по их поступкам, а не происхождению.

Тавросианка вздрогнула, услышав это, и почесала татуированную руку. В то время я еще не до конца понимал значение повторяющегося орнамента, который украшал кожу Валки от лопатки до изящных пальцев, но в этих завитках и геометрических фигурах содержалась закодированная история ее рода. Наглядное представление присущих ей генов. Она носила на руке собственную историю и историю своего клана, записанную символами, которые я не мог прочитать. И все это отразилось на ее тонком лице в безмолвном опровержении моих слов.

– Было бы прекрасно, если бы вы проявляли благородство в отношении тех, кто не принадлежит к вашим нобилям.

– Но я так и делаю! Стараюсь делать, – сказал я.

Мы все еще говорили на пантайском, я запинался и мямлил, хотя ничуть не сомневался в том, что говорю: