Рассмотрев внешнеполитическую концепцию Черчилля, его стремление к созданию надежных инструментов регулирования международных отношений и гарантов сохранения мира, самое время вернуться к прерванной ранее теме сотрудничества с США, которая была осевой и корневой в стратагеме британского политика. Еще до своего возвращения на Даунинг-стрит он последовательно старался придерживаться линии укрепления отношений с атлантическим союзником, в том числе путем исключения малейшего повода для недовольства Америки британской стороной.

«Единственный вопрос, который представляется мне актуальным, состоит в том, что мы ни в коем случае не должны допустить малейшего расхождения между нашей политикой и политикой Соединенных Штатов», — наставлял Черчилль Идена в январе 1951 года. Схожие мысли озвучивались не только в закрытой от посторонних глаз переписке с коллегами, но и во время публичных выступлений. Особенно в парламенте. Например, в мае 1951 года, Черчилль попытался образумить находящееся у власти лейбористское правительство, указав, что «нашей величайшей опасностью в настоящее время является политика высмеивания Соединенных Штатов, создания у них впечатления, будто они станут выполнять всю работу, в то время как мы будем дергать их за фалды и читать им уроки о морали государственного управления».

Во время одного из первых выступлений после своего назначения на пост премьер-министра Черчилль специально добавил в текст несколько предложений, являвшихся по своей сути неприкрытым реверансом в сторону США: «Я испытываю глубокую благодарность к нашему великому американскому союзнику. Они поднялись к вершине мирового господства, не имея никаких других амбиций, кроме верного служения высочайшим целям».

Свой первый официальный зарубежный визит, который состоялся спустя всего два месяца после назначения на пост премьер-министра, Черчилль предпринял, разумеется, в США, куда отправился на борту лайнера Queen Магу из Саутгемптона в последний день 1951 года. Его сопровождали три верных компаньона: Иден, Исмей, профессор Линдеман, а также начальник Имперского генерального штаба фельдмаршал Слим, первый морской лорд адмирал флота Родерик Макгригор (1893–1959), Норман Брук и главные личные секретари — Джон Колвилл и Дэвид Питбладо (1913–1997). Отправление несколько задержалось, поэтому на борт пригласили проживающего неподалеку в Бродлендсе Луиса Маунтбэттена, занимавшего в тот момент пост четвертого морского лорда Адмиралтейства. Черчилль всегда относился к нему с симпатией и покровительством, что позволяло последнему вести себя несколько расковано с именитым политиком. В тот день у них состоялся откровенный разговор насчет внешнеполитической ситуации в мире и роли в ней Великобритании.

Маунтбэттен высказал опасения, заметив, что четкое следование курсу США может привести к войне.

— Единственное, что может разрушить относительно счастливые и мирные условия в нашей стране, это война, — сказал он премьер-министру.

В ответ Черчилль заявил, что безопасность Великобритании может быть обеспечена исключительно в союзе с США. Также он попытался перейти на личности, заметив:

— Я полагаю, тебе следует быть осторожнее в своих антиамериканских взглядах. Ты нравишься американцам. Они доверяют тебе. Ты один из немногих военачальников, под началом которого они не возражают служить. Ты испортишь их отношение к себе, если они поймут, что ты против них!

Маунтбэттен парировал, что и сам любит американских друзей. Более того, он считает, что как отдельные личности американцы очаровательны, но в своей массе они незрелы, и их действия могут привести к войне с последующим уничтожением их собственной системы.

— Я очень огорчен, что ты придерживаешься столь левых взглядов, — возмутился Черчилль. — Я думаю, тебе следует избегать озвучивать подобные взгляды. Ты ценен потому, что, являясь моряком, представляешь собой неполитическую фигуру. Позаботься, чтобы так оставалось и впредь!

Маунтбэттен не стал возражать, признав, что он никогда не был политиком и не делал политических заявлений. При этом у него все равно вызывало изумление, как можно считаться выразителем левых взглядов, призывая лишь к выстраиванию таких отношений с США, которые позволят избежать разрушения собственной страны.

Вечером Маунтбэттен запишет в дневнике, что у него «сложилось впечатление — великий старый человек и в самом деле миновал свой зенит». Он не обижался на Черчилля, полагая, что хотя пожилой политик и возражал своему более молодому собеседнику, в глубине души премьер не станет отмахиваться от высказанных Маунтбэттеном идей и еще поразмыслит над ними на досуге.

Присутствующий при диалоге Колвилл отметил, что флотоводец «нес политическую чепуху». Но дело не в Маунтбэттене. Показателен настрой Черчилля. Хотя он и признавал, что первоочередной задачей для его страны является «возвращение финансовой, экономической и духовной независимости», «возвращение влияния и инициативы в отношениях с мировыми державами», а также «борьба за выживание в качестве независимой и самодостаточной нации», тем не менее, он взял курс на тотальное сближение с США. Несмотря даже на встречные сигналы, что в его теории есть брешь; сигналы, которые поступали не только со стороны таких людей, как Маунтбэттен, но и от первых лиц США. Во время переговоров Трумэн однозначно дал понять, кто хозяин положения и как он относится к надеждам своего гостя. На одном из пленарных заседаний после эмоциональной и велеречивой реплики Черчилля о вере в англо-американское сотрудничество он холодно ответил: «Спасибо господин премьер-министр. Это должно быть проработано нашими советниками». По воспоминаниям присутствующих на заседании очевидцев, президент «был неожиданно резок с бедным старым Уинстоном», он считал, что британский политик «живет прошлым и говорит в терминах, которых уже не существует».

С преемником Трумэна у Черчилля внешне сложатся более дружеские отношения, но и со стороны Эйзенхауэра будет исходить неизменный холодок скептицизма на призывы укрепления англо-американских отношений. Черчилль же, как ни в чем не бывало, продолжал настаивать на своем, стараясь ни жестом, ни словом «не разозлить Айка». Время от времени он показывал оскал, например, когда выступил против передачи США контроля над американскими базами на территории Великобритании. Но в целом, это был уже проигранный бой. На родине Черчилля обвиняли в том, что он оказался неспособен противостоять США. Вместо налаживания «прямого и жесткого» диалога с Соединенными Штатами «старый и уставший» политик произносил «безутешные слова на закате своей карьеры». «Его битвы остались в прошлом», — констатировали журналисты, сравнив британского премьера с «гигантом в стадии упадка».

Это были обидные обвинения, но, по сути, Черчилль, несмотря на весь свой опыт, имидж и достигнутые успехи, действительно устарел, превратившись, по словам Бивена, в «динозавра на выставке последних достижений инженерной мысли». И это прекрасно понимали не только в Великобритании, но и по другую сторону Атлантики. Британского премьера продолжали с радостью встречать в США и с уважением относиться к его предложениям. Но одним уважением дело и ограничилось. Его слушали, но не слышали. Он был интересен американским политикам как мастодонт ушедшей эпохи, но не как представитель могущественной державы. В ореоле его славы приятно было себя ощущать, но не ассоциироваться с его идеями и не выступать сторонником его взглядов. По большей части англо-американские отношения держались на личности британского премьера, что должно было вызвать у него — сторонника значительной роли индивидуального начала в истории — гордость, если бы на самом деле это не передавало истинный масштаб несоизмеримости двух государств.