Людям свойственно меняться под гнетом времени и происходящих событий. И выдающиеся личности не исключение. Плодотворные отношения с Эйзенхауэром в годы войны еще не означали их продолжения в том же формате на межгосударственном уровне. С момента окончания войны прошло семь лет. Многое изменилось с тех пор. Изменился и новый глава Белого дома, что было очевидным даже для помощников Черчилля. Чего уж говорить о самом британском премьере, который эти перемены улавливал на подсознательном уровне.

С изменением личности Дуайта Эйзенхауэра изменилось мнение о нем и самого Черчилля, хотя внешне они поддерживали дружественную переписку с неизменным обращением «мой дорогой друг» со стороны Черчилля и «мой дорогой Уинстон» со стороны американца. Британский премьер считал, что государственная служба в отличие от военных успехов не была призванием его «старого друга». Эйзенхауэр всего лишь «бригадир», обронил он в беседе со своим лечащим врачом в июле 1953 года. Лорд Моран ухватился за эту характеристику и увековечил ее в своем дневнике. Выше уже обсуждалось, что подобные откровения не всегда следует принимать за чистую монету. Но достоверность и искренность этого отзыва о личности Эйзенхауэра подтверждается другими аналогичными заявлениями, сделанными в этот же период. Например, в беседе с Колвиллом 24 июля Черчилль упомянул о своем «разочаровании» президентом. Он находил Эйзенхауэра «слабым и глупым».

Последняя характеристика, хотя и является немного оскорбительной для американского государственного деятеля, требует пояснений. Интеллектуальные способности у всех людей разные, к тому же и оцениваются они часто по-разному, что приводит к различным суждениям относительно ума того или иного человека. Поэтому оставим это суждение на откуп Черчиллю. Но как быть с другим прилагательным, указывающим на «слабость» Эйзенхауэра и диссонирующим с его образом успешного военачальника? Одно из возможных объяснений заключается в том, что Черчилль говорил не об Эйзенхауэре полководце, а о президенте и государственном деятеле. Он считал его «слабым» из-за существенной для руководителя подобного уровня ошибки: Эйзенхауэр упустил из своих рук бразды правления, передав их помощникам, в результате чего превратился в заложника чужих решений.

Как правило, подобная инверсия в отношениях «руководитель — подчиненный» происходит либо из-за лености и повышенной утомляемости лидера, либо из-за недостатка навыков управления, либо из-за нехватки компетенций и опыта. Первые два резона имеют мало отношения к Эйзенхауэру, доказавшему и свою активность, и превосходные организаторские способности в управлении масштабными проектами с большим количеством вовлеченных в них людей, в том числе, в условиях дефицита ресурсов, цейтнота, а также общего критического фона и враждебности внешней среды. Скорее всего, речь больше идет о третьей составляющей, которая выражалась в том, что президент, по словам Черчилля, «не мог иметь дело с деталями». Британскому премьеру, пусть даже и находившемуся далеко не на пике своей формы, эта черта быстро бросилась в глаза, особенно на фоне Рузвельта, прекрасно умевшего сочетать разные фокусные планы и рассматривать дела как крупно, так и с необходимыми для принятия правильных и взвешенных решений подробностями.

Прямым следствием «слабости» президента стало то, что первую скрипку в формировании внешнеполитической стратегии США стал играть не Эйзенхауэр, а государственный секретарь Джон Фостер Даллес (1888–1959). Черчилль отмечал «чудовищное влияние» Даллеса на главу Белого дома. В умелых руках госсекретаря президент превратился в «куклу чревовещателя». Британский премьер выражал свое «недоверие и нерасположение» к Даллесу еще до назначения последнего в Госдеп. В дальнейшем он лишь укрепился в своем мнении, осуждая внешнюю политику США. «Я разочарован событиями в Америке, — признавался он близкому окружению в середине июля 1953 года. — Они все только испортили». Черчилль считал госсекретаря «ужасным препятствием» для своих мирных предложений. «Даллес проповедует, как методист, и в его чертовом тексте все время повторяется одна и та же мысль: ничего, кроме вреда, встреча с Маленковым не принесет», — возмущался премьер во время одной из международных конференций в декабре 1953 года.

В июне 1954 года Черчилль в очередной раз посетил США и вновь столкнулся с руководителем Госдепа, который буквально свернул «русский проект» британского премьера. Черчилль также имел личную беседу с Даллесом, которая наглядно продемонстрировала различия в подходах двух государственных деятелей. Глава британского правительства изложил свои взгляды относительно целесообразности своей встречи с руководством СССР, которая может рассматриваться, как предварительный шаг на пути проведения саммита в трехстороннем формате с участием президента США. В ответ он услышал, что встреча в формате Большой тройки является «крайне опасным» мероприятием. По мнению госсекретаря, «иллюзия успеха» до добра не доведет, как и возможная поездка Черчилля в Советский Союз, к чему в США относятся негативно. В том случае, если подобный визит все-таки состоится, предупредил Даллес, тогда общественность будет проинформирована, что ни заявления, ни действия британского премьера не являются отражением американской внешней политики.

Черчилль мог возмущаться позицией Даллеса и Эйзенхауэра, но вряд ли он удивлялся. Наблюдаемые им подходы являлись прямым следствием выбранной в США модели политического руководства страной. Еще в «Мировом кризисе» было замечено, что «избирательные процессы» в Америке «затрудняют, если не делают вообще невозможным, человеку, который всю свою жизнь был политиком, стать успешным кандидатом на пост президента». Выбор партийных руководителей «склоняется все больше и больше в сторону выдающихся граждан с высокой личной репутацией, которые не вмешивались глубоко в политику и администрирование». В результате, констатировал Черчилль, зачастую победитель президентских выборов в США «несведущ в государственных делах» и возносится до «ослепительного превосходства под влиянием момента», «внезапно», «без подготовки».

Для представления целостности картины скажем несколько слов и о том, как Черчилля оценивал его заокеанский коллега. Эйзенхауэр имел много общего с британским премьером: они оба увлекались живописью и обладали хорошим литературным слогом. Однажды будущему генералу даже предложили стать военным корреспондентом, но несмотря на манящие финансовые перспективы — в семь раз превышающие его военное жалованье, он предпочел продолжить карьеру офицера. В разные периоды американец по-разному воспринимал потомка герцога Мальборо. Неизменным оставалось только уважение, которое он испытал к личности сначала премьера, затем лидера оппозиции, потом снова премьера и, наконец, просто вышедшего в отставку государственного деятеля. Эйзенхауэр много сделал для поддержки популярности Черчилля в США. Исследователи отмечают, что едва ли в выпущенных в те годы в Соединенных Штатах книгах о Черчилле найдутся такие, где Айк отказался бы дать благожелательное предисловие. Но дальше вклада в личное реноме Черчилля дело не пошло. Эйзенхауэр воспринимал британского премьера в русле оценок Госдепа, сформировавшихся еще при Трумэне: хотя Черчилль продолжает сохранять высокую для своего возраста активность, солидные лета берут свое. Американские эксперты обращали внимание на прогрессирующую глухоту заокеанского политика, а также его усилившуюся предрасположенность ко сну. Эйзенхауэр видел, что «очаровательный и интересный как всегда» Черчилль пытался распространить определенный формат международных отношений, «правильнее сказать, даже атмосферу», основу которой составляла «детская вера» в то, что «все ответы могут быть найдены в англо-американском сотрудничестве». Помимо концептуальных факторов, от президента не скрылось ухудшение когнитивных способностей великого британца. По его мнению, Черчилль «больше не был в состоянии воспринимать новые идеи» и «не мог мыслить в современных терминах». Поэтому, восхищаясь «его прошлыми достижениями и лидерством», Эйзенхауэр считал, что будет лучше, если Черчилль передаст бразды правления «более молодому» государственному деятелю.