Внезапно ему послышалось, что с улицы донесся автомобильный гудок — но это всего лишь мычала корова.

«Интересно, сколько я проспал? Десять минут, час? Хотя какая разница! Славно выспался. Набрался сил, могу приступать к делам! — подумал Омер и зевнул. — Да, дела… Какие? Нужно купить мазут для генератора. Написать задуманные письма. Поехать в Эрзинджан…» Снова замычала корова, потом что-то коротко крикнула женщина. Омер узнал голос жены Хаджи и понял, что она доит корову в примыкающем к дому хлеву и сердится, что та не хочет стоять на месте. «Как хорошо!» Однажды Омер развлечения и новизны ради решил попробовать подоить корову. Хаджи и его жена попытались возражать, но Омер настоял на своем, и те, отойдя в сторонку, принялись с любопытством наблюдать, как господин справляется с этой работой. Впрочем, вскоре они заметили, что Омер начал раздражаться, и поспешили на помощь: Хаджи стал держать корову, а его жена — ведро, которое никак не хотело стоять прямо под выменем. Вспомнив этот неудачный опыт, Омер подумал: «Они меня любят и уважают!» — но сам этому не очень поверил. Он платил Хаджи неплохие деньги, потому-то тот и позволял ему здесь жить и кормил каждый день обедами из трех блюд. Думать об этом было неприятно, и Омер сказал себе: «Во всяком случае, он не показывает, что делает это ради денег. Это я уже сам домысливаю. Да, не зря все-таки я после всего этого так надолго задержался здесь, на природе! Живу и вижу мир!» Еще раз взволновано повторив вслух последние слова, Омер встал из теплой кровати и босиком подошел к окну. Осторожно, стараясь не шуметь, открыл раздвижные рамы и глубоко вдохнул свежий воздух.

Солнце встало уже давно и скоро должно было подняться над деревьями. «Как все хорошо, как все правильно! — думал Омер. — Здесь ничего не скроешь, все именно так, как должно быть!» В нем пробудилась жажда деятельности, желание, как он говорил себе когда-то, все преодолеть и всего добиться. «Нужно было бы просыпаться здесь каждое утро, открывать окно, вдыхать свежий воздух, а потом уж ехать в город… Завоевывать…» Поверив, что сегодня у него достаточно сил, чтобы сопротивляться тоскливым мыслям, Омер пробормотал себе под нос: «Эх, город, город! Почему я не там, а здесь?» Снова у него возникло чувство собственной правоты. «Потому что мне здесь нравится. Да, нравится! Конечно, я уеду Стамбул ждет меня… Но какое сегодня утро! В такое утро хочется трудиться! Дел, правда, у меня немного, и тем не менее… Первым делом генератор!» И Омер с удовольствием стал думать о том, что он сделает с генератором, полгода ржавевшим на складе: почистит его, смажет, выяснит, где поломка, починит и установит на первом этаже, чтобы во всем доме было электричество. Потом Омер вспомнил, что этот план придумал на самом деле не он, а Хаджи. У Хаджи была еще одна идея: он советовал Омеру купить поместье вместе с пахотными землями, простирающимися по другую сторону железной дороги до самой реки. Хаджи рассказывал, что земли эти не обрабатываются из-за ссоры между наследниками покойного хозяина; он, Хаджи, однажды попытался вспахать одно поле, но кто-то донес об этом наследникам. Омеру приходила мысль о том, что и сейчас кто-нибудь может донести, что Хаджи тайно поселил его здесь и получает за это деньги; однако останавливаться на этой мысли он не стал, поскольку каждый день говорил себе, что в самом скором времени уедет в Стамбул. «Да, уеду в самое ближайшее время! Я говорил им, что у меня есть намерение приобрести поместье… Кому это „им“?» Подумав немного, Омер с удивлением понял, что при слове «они» на ум приходят не только Рефик, Назлы и Мухтар-бей, но и Керим Наджи. Потом заметил, что ему стало холодно, отошел от окна и начал переодеваться.

Стягивая свитер, он спросил себя, почему вспомнил о Керим-бее. «Я ведь терпеть его не могу Такое впечатление, что он лично в ответе за все, что не нравится мне в Турции. Ненавижу его спесивый взгляд!» Сняв свитер, Омер начал расстегивать пижаму. «Что я отвечу когда они спросят, что я здесь делал? Например, тете? Хорошо, что я написал ей. Скажу то же, что в письме: продажа остававшихся здесь машин заняла много времени. И Назлы я так же напишу. Интересно, что она обо мне думает? Ответ все еще не пришел… А если я куплю это поместье, как им это объяснить? Поскольку они уверены, что я человек умный и расчетливый, то решат, что я что-то такое знаю. Знаю ли?» Надев свежую, выстиранную женой Хаджи рубашку, Омер почувствовал себя еще более бодрым. «Конечно. Я скажу, что научился ценить здешнюю настоящую, неиспорченную жизнь. Им этого не понять. Да я и сам в это не верю… В таком случае, почему я до сих пор здесь? Потому что боюсь, что мое честолюбие выдохлось, жажда жизни ослабла! Хотя… Нет, это не так. Моя жажда жизни настолько сильна, что просто так не ослабнет. Тогда почему?» Усевшись на кровать, Омер снял пижамные штаны и, почувствовав, как начали мерзнуть ноги, поспешно начал натягивать брюки, ощущая в себе растущее желание бегать, прыгать, жить. «Потому что тамошняя заурядная, пошлая жизнь не по мне. Здесь, на природе, все такое простое и настоящее… Здесь нет фальши, вот в чем дело!» Он сходил за сапогами, которые вечером, чтобы не чувствовать запаха, поставил в противоположном от кровати углу. «Здесь я ощущаю себя средневековым рыцарем, сипахи,[95]живущим в своем тимаре, крупным землевладельцем, настоящим человеком. Какие замечательные сапоги! Такие теперь никто не носит». Сапоги эти Омер купил в Эрзинджане. Заправив в них брючины, встал на ноги.

«Вот он, настоящий человек!» — подумал он и прошелся по комнате. Деревянный пол жалобно заскрипел под тяжелыми сапогами. «Внизу услышат, приготовят завтрак». Остановился. «Да! Может быть, я сейчас немного преувеличиваю, но вот что несомненно: я рожден для того, чтобы отдавать приказы, чтобы повелевать! Я всегда это знал». Ему вдруг вспомнился Мухиттин. «Что, интересно, он сейчас делает, этот незадачливый коротышка? Сколько дружим, все время он пытался доказать, что умнее меня. Мало того, что это не так, так ведь еще одного ума мало! Нужна воля и, самое главное, удача! Я удачлив, красив, богат…» Тут Омер вдруг смутился и, словно в детстве, замер, не натянув до конца свитер. «Что я делаю, кем я хочу быть? — размышлял он, сидя в надвинутом на голову свитере. — Вот приехал я сюда, чтобы продать машины и инструменты. Погрузил их в грузовик и отправился в Эрзурум. Покупателя не нашлось, я вернулся сюда. То одно отвлечет, то другое… Так и дата свадьбы прошла. Что я мог поделать?» Ему вспомнилась церемония помолвки: в каком возбуждении был он сам, с каким восхищением и любовью смотрели на него гости… «Что же, теперь опять то же самое? Пришли свататься! Сговорились! Как пошло… Это все не по мне. По мне — жить вволю, досыта!» Он вспомнил, как говорил когда-то эти же самые слова Рефику и Мухиттину. «Как бы мне хотелось об этом забыть! Забыть мое городское фиглярство и лицемерие и стать самим собой!» Натянув свитер, Омер решил надеть пальто, но потом передумал — уж больно солнечный был день, да и чувствовал он себя на редкость бодрым. «Только такие солнечные дни и радость от настоящего дела могут насытить мою душу! Но в Стамбул я все же хочу поехать и поеду. Любопытно, что они там делают, эти знакомые мне и изрядно меня утомившие существа? Как поживает Стамбул? Съезжу туда, узнаю, приму решение и вернусь». Он открыл дверь и начал спускаться вниз по лестнице, прислушиваясь к поскрипыванию сапог. «Впрочем, похоже, решение я уже принял. Принял ли? Завоеватель, ха! „Что вы будете завоевывать, герр Завоеватель?“ Да будет вам известно, герр фон Рудольф, я сейчас спускаюсь по лестнице и ни о чем думать не хочу. Позавтракаю и буду жить дальше…»