А вот Арман понял, в чем тут дело. Да, Валери превратилась в чудовище под влиянием той своей половины, что делала ее животным, но ученый не мог перестать видеть в ней дрожавшую от страха девочку, которая изо всех сил обнимала его за шею, когда он посадил ее к себе на коня. Как не мог не влюбиться в нее. По мнению Рэмси и многих других коллег, было ошибкой пытаться одолеть живший в девушке инстинкт убийцы и стараться отвадить ее от человеческого мяса. Однако Арман де Бомпар не подозревал, что яд, скопившийся в ее крови, проникнув в кровь реципиента, создаст иммунитет, секрет которого ученые с таким отчаянием искали.

Церковь Знания настойчиво порекомендовала Бомпару продолжать исследования в другом мире, и ему пришлось покинуть девушку, хотя к тому времени она стала его женой. Но Арман так и не сумел забыть ее. У него испортился характер, он стал угрюмым и печальным, даже высокомерным, начал выпивать больше дозволенного и не подчинялся приказам, а когда пошли слухи, что Другая сторона вот-вот пошлет Исполнителя, чтобы тот разобрался с ним по-своему, Бомпар принял решение. Он лишил себя жизни где-то через неделю после того, как Хиггинс заполучил кровь Клейтона, точнее, в тот самый день, когда, как и многие другие ученые, разбросанные по мультивселенной, получил инструкции: отныне он в первую очередь должен изучать приложенный образец крови – препарат клеток Ко-Клей. Но эти клетки появились благодаря тому, что любимая Бомпаром женщина пожертвовала собой ради другого мужчины.

Бомпар покончил с собой из-за любви, решил Рэмси. И хотя его бунт лишь доказывал правоту Церкви Знания, считавшей токсичным любое слишком сильное чувство, нельзя было отрицать и другое: в скором времени появится реальный шанс спасти мультивселенную благодаря тому, что влюбленный полицейский и несчастная женщина дали волю своим чувствам. Однако, если эта мультивселенная и заслуживала спасения, то вовсе не ради того, чтобы косная и умирающая цивилизация нашла себе новый дом. Нет, разумеется нет, подумал Рэмси, с опаской оглядевшись по сторонам, словно боясь, что кому-то удастся прочитать его нечестивые мысли. Этот мир заслуживает спасения благодаря накопленным здесь чувствам, которые еще не принесены в жертву Высшему знанию. Рэмси не отрицал, что на этой стороне все не так, как надо, неправильно и необдуманно, но именно поэтому воображение здесь оказалось таким щедрым, искусство таким пьянящим, а чувства такими умопомрачительными…

Да, Рэмси отлично понимал, что Бомпар едва не предал свой мир ради любви. А разве самому Рэмси когда-то не захотелось поступиться долгом ради обычной дружбы? Он грустно улыбнулся, вспомнив Крукса, неистового и неуемного, незаурядного и наивного Крукса, к которому испытывал огромную симпатию и которому, тем не менее, причинил столько зла. Когда его друг безумно влюбился в несчастную, больную хронотемией Кэти Кинг, возомнившую себя покойной дочерью пирата, Рэмси всерьез раздумывал, не рассказать ли Круксу всю правду, не открыть ли ему тайну Высшего знания и не поделиться ли с ним этим знанием. Разве друг не заслуживал такого доверия? Разве дружба не обязывала к этому, или он что-то неправильно понимал? Однако Рэмси ничего подобного не сделал. Наоборот, когда научное сообщество стало высмеивать исследования Крукса, Рэмси присоединился к большинству и публично отрекся от униженного друга. Мало того, он оповестил Исполнителей, чтобы они устроили охоту на разрушительницу. После чего утешился мыслью, что всего лишь исполнил свой долг. В конце концов, на карту было поставлено слишком многое. Но эта мысль не избавила его от угрызений совести, как не спасла она и Бомпара. С той поры прошли годы, однако, стоило профессору Рэмси вспомнить Крукса или что-то услышать про него – например, недавно до него дошли слухи, будто ученый установил у себя в саду загадочные колонны, которые по ночам сверкают и вспыхивают молниями, до смерти пугая соседей, – и Рэмси чувствовал ожог в груди, словно кто-то поднес спичку к его сердцу.

Ладно, сейчас не время думать о подобных вещах, упрекнул он себя, как не время и размышлять над тем, все ли правильно устроено в его мире. Нет, сейчас надо сделать последний рывок. Хиггинс только что вернулся с Другой стороны, и как раз сегодня, после периода гибернации, необходимой для восстановления после путешествия в экстремальных условиях, он явится к Рэмси с последним вариантом вакцины, самым действенным из полученных образцов и уже одобренным Церковью. И они оба должны немедленно начать с ним работать, поскольку нерешенной оставалась проблема, как ввести препарат больным. По идее, вакцина должна вводиться прямо в кровь человека, и в последующие месяцы каждый должен получить еще не меньше трех доз, чтобы эффект был полным. Естественно, подвергнуть такому лечению все население мультивселенной не представлялось возможным, а значит, надо было искать иной способ.

Вот если бы узнать, где и когда случилось первое заражение, думал Рэмси, тогда они смогли бы ввести вакцину первому носителю вируса. И взрывная волна причинно-следственной связи пошла бы в обратном направлении, ликвидировав эпидемию. Хотя в успехе такого пути Рэмси был не до конца уверен. В любом случае первое заражение они не локализовали, так что единственный вариант – попытаться придумать реальный способ использования вакцины. Если бы они научились передавать ее воздушным путем, чтобы население получало целительное средство через дыхательную систему… Тогда достаточно будет распылять его в гиперпространстве… Да, есть надежда, хотя и минимальная, что тут у них что-то получится! – сказал себе Рэмси, решительно вставая из-за стола. И тогда у них есть шанс успеть…

Тут он почувствовал вибрацию в кармане. Доктор достал часы, открыл крышку, на внутренней стороне которой была вырезана восьмиконечная звезда хаоса, и направил звезду на стену. Из светящегося круга туда метнулся луч, и возникло мерцающее лицо доктора Хиггинса.

– Что случилось, Хиггинс? – спросил Рэмси. – Ты все еще дома?

Хиггинс ответил ему вопросом на вопрос:

– А ты давно смотрел в окно?

Рэмси растерянно уставился на коллегу, который нервно дергал себя за черную бородку.

– Не очень давно. А что?

– И не заметил ничего… странного?

Рэмси помотал головой.

– Тогда посмотри еще раз, – велел Хиггинс.

Профессор опустил вниз руку с часами и двинулся к окну. Ноги у него дрожали. Лицо Хиггинса ползло за ним по полу, как грязная тряпка. Рэмси понятия не имел, что именно он сейчас увидит, но твердо знал, какой смысл это будет иметь. С замиранием сердца он приблизился к окну и пробежал взглядом по улице из конца в конец: два джентльмена, замеченные им раньше, продолжали спокойно беседовать, пара конных полицейских как раз в этот миг проезжала под его окном, нянька с детской коляской остановилась у лотка цветочницы и покупала цветы… Обычное утро, такое же, как любое другое, обычная картина. Что имел в виду Хиггинс? И тут он услышал, как воздух прорезало что-то вроде оглушительного карканья. Все, кто был на улице, подняли головы к небу. Рэмси выпучив глаза смотрел на огромного птеродактиля с раскинутыми крыльями, чей силуэт резко выделялся на фоне купола Святого Павла.

– Ты его видишь, Рэмси? – услышал он истеричный голос Хиггинса. – Началось! Мы должны как можно скорее бежать из этой мультивселенной. Я уже позвонил одному Исполнителю, а также Мелфорду… Мы немедленно убираемся на Другую сторону. Там, по крайней мере, нас ждет легкая смерть… А эта вселенная сейчас взорвется… Рэмси, ты меня слышишь?