…а дверь открылась, и в кабинет въехало электрическое кресло. Место Книжника в нём теперь занимал человек в спортивной куртке с низко надвинутым капюшоном, из-под которого виднелись тёмные очки и медицинская маска, закрывавшая нижнюю часть лица.

Следом вошли двое мужчин. На их счёт сомнений не возникло: с академиками троица уже встречалась. Мужчины встали по сторонам кресла. Человек руками в перчатках откинул капюшон, одной рукой снял очки, а другой – театральным жестом сдёрнул маску.

Потрясённая Ева ахнула.

– Профессор?!

Мунин вытаращил глаза: в кресле сидел профессор Арцишев, живой и невредимый.

– Вы, лично вы, – профессор, оценив произведённый эффект, обратился к Еве, – можете называть меня Иерофантом.

– Имечко так себе, – сказал Одинцов. – А выглядите хорошо. Всяко лучше, чем в прошлый раз. И курточка эта посимпатичнее ваших пиджаков попугайских.

Он захлопнул книгу и положил на стол. Академики тут же вскинули пистолеты. Тот, что стоял ближе к Одинцову, рявкнул:

– Не двигаться! Руки, ну!

– С оружием осторожнее. – Одинцов поднял руки на уровень плеч, показывая пустые ладони. – Я так понимаю, мы пока живыми нужны.

Первый академик теперь держал его на прицеле; второй навёл оружие на Еву с Муниным.

– Вы напрасно пытаетесь испортить мне настроение, – криво улыбнулся профессор. – Совершенно напрасно.

– Где Лев Самойлович? – спросил Одинцов.

Арцишев откинулся в кресле, закинул ногу на ногу и подпёр кулаком щёку. Театр продолжался. Оглядев троицу, профессор спросил:

– Вы знаете древнюю персидскую притчу о бабочках?

– Грянул гром не с тучи, а с навозной кучи, – Псурцев озадаченно смотрел на Салтаханова. – Ты сам-то понял, что сказал?

Салтаханов поправил в ухе непривычную гарнитуру.

– Я просто передаю сообщение. «База – Третьему. Затворник встретился с группой. Старик исключён».

– Это всё?

– Всё.

За последние дни Михайловский замок, окружённый кордонами ФСО и полиции, превратился в крепость, а поутру из лучших отелей Петербурга сюда потянулись кортежи с участниками Генеральной ассамблеи Интерпола. Покрышки автомобилей выбивали чмокающую дробь на мокрой чёрной брусчатке площади Коннетабля, отделявшей парк от замка. Гости высаживались у южного фасада, зябко ёжились, бросали взгляд на памятник Петру Первому – и через мост, которым когда-то мог пользоваться только император, вереницей тянулись по пандусу к воротам главного входа.

Псурцев привёз Салтаханова с собой и велел неотлучно держаться рядом. Правда, когда они поднялись по парадной лестнице, генерал направился в Тронный зал императрицы Марии Фёдоровны, где собрали руководителей иностранных делегаций и самых важных гостей, а Салтаханова определили к тем, кто рангом пониже.

За годы, прожитые в Петербурге, он побывал в Михайловском замке только раз и только в служебной части, когда навещал Одинцова. Теперь Салтаханов прошёл через высоченные двери тёмного дерева с золотыми накладками и оказался в парадном Георгиевском зале. Наборный паркет скрывали плотные ряды офисных стульев. Салтаханов сел поближе к выходу и огляделся.

Роскошь ослепляла и подавляла. Гладкие стены в сплошной облицовке из разноцветного мрамора подпирали массивный лепной фриз. От змеящихся золотых прожилок фриза ввысь уходили своды расписного потолка, под которыми парили ажурные золочёные люстры. Белизну мраморных каминов подчёркивали инкрустации из лазурита с золотым декором. Обрамлённые золотом зеркала над каминами отражали широкие окна, за которыми виднелась выцветшая акварель набережной по другую сторону Фонтанки: к началу церемонии в Петербурге рассвело.

Памятник императору Павлу во дворе Михайловского замка.

Великолепие интерьера грубо нарушали чёрные прямоугольники плазменных панелей с эмблемой Интерпола на заставке. Когда началась телетрансляция из Тронного зала, эмблему сменило сосредоточенное лицо Жюстины де Габриак. Госпожа президент приветствовала высокое собрание и объявила об открытии Генеральной ассамблеи международной полиции.

Салтаханов оценил породистую красоту руководительницы и какое-то время слушал ораторов. Но мало-помалу английская речь стала ускользать от внимания: вычурный дизайн зала и здешняя атмосфера возвращали к мыслям, занимавшим Салтаханова последние две недели.

Он думал про императора Павла, который стремительно выстроил Михайловский замок, подготовил его к приёму Ковчега Завета, провёл здесь всего сорок дней и погиб. Теперь Одинцов, Мунин и Ева с помощью Книжника пытаются понять, почему несчастный государь так спешил, чего дожидался и как предполагал вернуть святыню.

Георгиевский зал Михайловского замка.

Салтаханов думал про то, что две тысячи шестьсот лет верующим известно, где мог быть спрятан Ковчег. Почему же они всё это время резали друг друга в споре, как правильно молиться, вместо того, чтобы вместо оружия взять лопаты и копать, копать, копать? Пускай срок даже вдвое меньше: первые тысячу триста лет Ковчег интересовал только иудеев, у которых проблем хватало, но к четвёртому-пятому веку уже и христиан появилось множество, а в конце седьмого к ним прибавились мусульмане… За тринадцать столетий миллионы, а потом и миллиарды копателей – неужели не нашли бы?!

Вернее, так Салтаханов мог думать ещё каких-то пару недель назад, а сейчас воспоминания о недавней наивности вызвали у него невесёлую усмешку. Ковчег вот-вот будет найден, и ни одно из религиозных сообществ находке не обрадуется. Известно ведь, чем кончились первые попытки археологов договориться о раскопках на Храмовой горе в Иерусалиме.

Высший мусульманский совет заявил тогда категорический протест: мол, учёные в сговоре с евреями могут подрыть и обрушить южную стену мечети Аль-Акса, третьей по значимости в исламе.

Мусульман активно поддержали христиане: они боялись, как бы евреи втихаря не заложили основание Третьего храма на месте, где были раньше Первый и Второй…

…а первыми на пути учёных встали именно еврейские религиозные деятели. Когда Владимир забирал деда, чтобы вернуть в Чечню, Салтаханов спросил: ваши-то почему возражают против раскопок?

– А если, например, археологи обнаружат, что Стена Плача – это вовсе не западная стена Храма? – вопросом на вопрос ответил израильтянин. – А если они, чего доброго, откопают Ковчег Завета? Ведь, по преданию, он спрятан где-то там, в лабиринтах под Храмовой горой…

Недоумение Салтаханова было искренним: