Подробно пишу об этом Е<лене> И<вановне>.

По-мо*ему — чудный замысел!

Хорошо бы — не позже 8 ч<асов>, но если раньше не можете уйти из библиотеки, то можно и в 9 ч<асов>.

О дне сговоритесь с Е<леной> И<вановной>, а я — с С<ергеем> Я<ковлевичем> — авось окажется у всех свободный вечер.

(А м<ожет> б<ыть> Вы ненавидите блины? Тогда — без блинов. Бунин, напр<имер>, ненавидит пасху: видеть не может: зажимает глаза. Любит, в общем, только большую баранью кость.)

_____

До свидания! Надеюсь — скорого.

Убеждена, что из всех Ваших друзей никто так не радуется — как я.

                                       МЦ.

Впервые — Марина Цветаева в XXI веке. 2011. С. 266–267. Печ. по тексту первой публикации.

10а-36. Е.И. Унбегаун

Vanves (Seine)

65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin

15-го февраля 1936 г., четверг

Дорогие — впрочем, не умею писать вместе:

                         — Дорогая Елена Ивановна,

Сердечно поздравляю Вас с удачей Б<ориса> Г<енриховича> и радуюсь вместе с Вами. Давно ничему (в газете) так не радовалась[1496].

(Не то слово — удача: удача бывает в лотерее, но если сейчас буду искать слова — не отправлю письма. Впрочем, и удача: в мире где настоящая заслуга награждается раз в сто лет и на десять тысяч человек!) То или не то слово — но радость — то слово. Самая горячая.

У меня есть для Тани к этому торжественному событию маленький подарок.

В субботу (15-го) читаю на каком-то огромном вечере поэтов[1497], но где не знаю — посмотрите субботние «Посл<едние> Нов<ости»>. М<ожет> б<ыть> — придете? Будут — все.

А не сможете — напишите, когда и как повидаемся. Я очень по Вас (и вас) соскучилась. Аля дважды встретила Вас в метро, но мне от этого — мало проку,

Что* Вы скажете о вечерних пробных преждевременных черновых блинах? У нас, часов в 7, 8. О дне спишемся. Я совсем не знаю, когда масленица, но по-моему — пора.

Если улыбается (верней: = ются) — отзовитесь и устроим. Не думайте, что — сложно, часть напеку у нижних, часть у себя, и холодные не будут. И ждать (часами!) не будем, тоскливо гложа селедку.

Напишите непременно: 1) хотите ли? 2) когда вечером на этой неделе не[1498] можете. Из можных вечеров сговорюсь с С<ергеем> Я<ковлевичем>.

И отпразднуем премию.

А пока — целую и бегу опускать.

                                       МЦ.

P.S. Напишите — непременно — какой Б<орису> Г<енриховичу> подарить подарок. Что* он любит? М<ожет> б<ыть> что-н<и>б<удь> в комнату? (Помните то злосчастное зеркало?) Не на* стену! Что* ему нужно? Ибо такие люди любят только нужные вещи — и пра*вы.

Не забудьте ответить.

Впервые — Марина Цветаева в XXI веке. 2011. С. 267-269. Печ. по тексту первой публикации.

11-36. А.А. Тесковой

Vanves (Seine)

65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin

15-го февраля 1936 г.

                         Дорогая Анна Антоновна,

Когда я прочла Furchtlosigkeit[1499] — у меня струя по хребту пробежала: БЕССТРАШИЕ: то слово, которое я всё последнее время внутри себя, а иногда и вслух — как последний оплот — произношу: первое и последнее слово моей сущности. Ро*знящее меня — почти со всеми людьми![1500] Борис Пастернак, на к<оторо>го я годы подряд — через сотни верст — оборачивалась, как на второго себя, мне на Пис<ательском> Съезде[1501] шепотом сказал: — Я не посмел не поехать, ко мне приехал секретарь С<тали>на, я — испугался. (Он страшно не хотел ехать без красавицы-жены, а его посадили в авион и повезли.)

…Не знаете ли Вы, дорогая Анна Антоновна, хорошей гадалки в Праге? Ибо без гадалки мне, кажется, не обойтись, Всё свелось к одному: ехать или не ехать. (Если ехать — так навсегда).

Вкратце: и С<ергей> Я<ковлевич> и Аля и Мур — рвутся[1502]. Вокруг — угроза войны и революции, вообще — катастрофических событий. Жить мне — одной — здесь не на что. Эмиграция меня не любит, Посл<едние> Новости (единственное платное место: шутя могла бы одним фельетоном в неделю зарабатывать 1800 фр<анков> в месяц) — П<оследние> Нов<ости> (Милюков) меня выжили: не печатаюсь больше никогда[1503]. Парижские дамы-патронессы меня терпеть не могут — за независимый нрав.

Наконец, — у Мура здесь никаких перспектив. Я же вижу этих двадцатилетних — они в тупике.

В Москве у меня сестра Ася, к<отор>ая меня любит — м<ожет> б<ыть> больше, чем своего единственного сына[1504]. В Москве у меня — все-таки — круг настоящих писателей, не обломков. (Меня здешние писатели не любят, не считают своей.)

Наконец — природа: просторы.

Это — за.

Против: Москва превращена в Нью-Йорк: в идеологический Нью-Йорк, — ни пустырей, ни бугров — асфальтовые озера с рупорами громкоговорителей и колоссальными рекламами: нет, не с главного начала*: Мур, к<оторо>го у меня эта Москва сразу, всего, с головой отберет. И, второе, главное: я — с моей Furchtlosigkeit, я не умеющая не-ответить, я не могущая подписать приветственный адрес великому Сталину, ибо не я его назвала великим и — если даже велик — это не мое величие и — м<ожет> б<ыть> важней всего — ненавижу каждую торжествующую, казенную церковь.

И — расстанусь с Вами: с надеждой на встречу! — с А<нной> И<льиничной> Андреевой, с семьей Лебедевых (больше у меня нет никого).

— Вот. —

Буду там одна, без Мура — мне от него ничего не оставят, во-первых п<отому> ч<то> всё — во времени: здесь после школы он — мой, со мной, там он — их, всех: пионерство, бригадирство, детское судопроизводство, летом — лагеря, и всё — с соблазнами: барабанным боем, физкультурой, клубами, знаменами и т. д. и т. д.