– Devinus, ex machina?[160] – пошутил я.

Доктор Дивайн, естественно, строго на меня глянул и сказал, с трудом сдерживая себя:

– Сейчас не время для шуток, Стрейтли. А вы, мистер Спайкли, немедленно положите это на землю и давайте все спокойно обсудим.

За это время Уинтер сумел подняться на ноги и теперь весьма настороженно следил, как Спайкли кладет на землю свою биту. Харринтон тоже начинал подавать признаки жизни, и я, заметив это, испытал неожиданное облегчение. Вот уж никак не ожидал, что стану беспокоиться о его здоровье и благополучии!

– Харрингтону нужна помощь, – сказал я. – Мы должны отвезти его в больницу.

Спайкли сухо усмехнулся.

– А мне казалось, вы Харрингтона ненавидите.

– Он был одним из моих учеников, – сухо пояснил я. – Как, впрочем, и вы, мистер Спайкли. А теперь отдайте мне письмо Гарри и разойдемся по-хорошему.

21.16

Он был одним из моих учеников. Я не выдержал и рассмеялся.

– Ну, по отношению ко мне, сэр, – сказал я, – вы уже не in loco parentis. Ваша власть надо мной закончилась еще в 1982 году.

Мистер Стрейтли покачал головой.

– Ничто никогда не кончается, Спайкли. Прошлое вечно тянется за нами следом. И каково бы ни было это прошлое, сражаться с ним бессмысленно. Оно живет в вашей душе и возникает из самых потаенных ее уголков, когда ему самому того захочется, и, куда бы вы ни пошли, ваше прошлое последует за вами туда же. Лучше всех это сказано у Горация…

– «Caelum non animum mutant, qui trans mare currant», – невольно вырвалось у меня. – «Они изменяют небо, но не души свои, что способны преодолеть океанские просторы».

Стрейтли удивленно поднял бровь и привычно поправил меня:

– Currunt, Спайкли, а не currant. Сurrant, или коринку, вы скорее найдете в ломте рождественского кекса.

Я невольно улыбнулся. Да, он все такой же. Странно, но сейчас его глупая шутка не вызвала у меня ни малейшего раздражения, хотя, когда я был мальчишкой, она наверняка привела бы меня в бешенство.

На другом конце моста путь мне по-прежнему преграждал доктор Дивайн. Его появление, кстати, весьма меня озадачило, хотя теперь я уже понял, что та штуковина, которую я принял за огнестрельное оружие, это просто обычная «пугалка», обернутая школьным шарфом, как это делают мальчишки, играя в гангстеров.

– Вы, сэр, всегда были мне неприятны, – сказал я.

– Я знаю, – спокойно откликнулся мистер Стрейтли. – Ну, давайте мне письмо Гарри, и покончим с этим.

Я пожал плечами и подал ему письмо. Стрейтли только глянул на конверт, и я успел заметить, как мгновенно изменилось выражение его лица; теперь на нем было написано полнейшее изумление – казалось, он ожидал увидеть почерк совсем другого человека.

Пора уходить, подумал я. Джонни, скорее всего, не умрет. Но если даже он и не умрет, оставаться в Молбри мне уже небезопасно. С одним свидетелем я бы еще справился. Но с тремя, если считать Уинтера…

Мой автомобиль припаркован рядом с домом. Десять минут на сборы; час, чтобы доехать до аэропорта. Удастся ли мне все это? Возможно. Я понимал, что Стрейтли прав. Изменить небеса – это еще не все. Но и это кое-что значит, не так ли?

Я поднял с земли спортивную сумку и пошел по мосту в ту сторону, где проходила основная дорога. Доктор Дивайн со своим «оружием» так и не двинулся с места, но я, подойдя ближе, уже сумел разглядеть то, что он так старательно прятал под шарфом. Он держал под мышкой ярко раскрашенного садового гнома.

Мне следовало бы сразу догадаться, что он блефует. Разве не умение блефовать столь характерно для профессии учителя? Разве не это умение, подобное некой разновидности колдовства вуду, призвано вызвать у детей веру во всемогущество учителя? Дивайн угрожающе поднял свое «оружие», увидев, что я иду прямо на него, но я спокойно прошел мимо, не сказав ему ни слова. Затем я на мгновение остановился и повернулся к ним обоим лицом. Они уже казались мне какими-то далекими, окутанными туманом воспоминаний.

Но я лишь теперь сумел разглядеть их как следует – и мистера Стрейтли, и доктора Дивайна. Они уже успели подойти друг к другу, словно в поисках поддержки, и Дивайн по-прежнему держал в руках своего дурацкого гнома, а Стрейтли – письмо. И я вдруг понял, что те великаны, которых я в детстве так боялся, больше похожи на дядюшку Рэта и мистера Тоуда из «Ветра в ивах»[161]; что это просто два старых человека, зачем-то оказавшиеся осенним вечером на берегу реки.

Нам, наверное, все-таки надо было его остановить, думал я. Объявить, что это гражданский арест, или применить какой-нибудь прием регби. Впрочем, я в регби никогда не играл, да и Дивайна, хоть он и продемонстрировал свою предприимчивость, столь неожиданным образом использовав садового гнома, вряд ли можно было назвать человеком действия.

– Но почему именно гном? – спросил я у него. – Любой кусок трубы отлично подошел бы.

– Это было первое, что бросилось мне в глаза, – ответил он довольно сердито. – Вы куда-то умчались, оставив дверь нараспашку, вот я и вернулся в дом, надеясь найти что-нибудь вроде трости…

– А дверь вы так и оставили распахнутой настежь?

– Разумеется, нет! – отрезал Дивайн. От пережитого волнения в сочетании с холодным воздухом его нос приобрел пронзительный коралловый оттенок. – Однако не мог же я допустить, чтобы вы ночью в полном одиночестве где-то с кем-то встречались? Я просто обязан был обеспечить вам хоть какую-то поддержку.

Я был тронут.

– Но почему, Зелен-виноград… почему? Я и понятия не имел, что моя жизнь вам небезразлична.

– Не говорите глупостей, Стрейтли.

– Мистер Стрейтли, с вами все в порядке? – Это был Уинтер, страшно встревоженный, что, впрочем, было естественно, ведь мы с Дивайном выглядели вполне соответствующе: у него лицо было такого оттенка, словно он только что сдал на нужды медицины очень большое количество крови, а меня мучила тяжелая одышка. Слава богу, хоть тот невидимый палец перестал наконец танцевать кекуок у меня за грудиной. Шляпу я ухитрился потерять еще на тропе, и теперь растрепавшиеся волосы (которые давно пора было подстричь) лезли мне в глаза и липли к вспотевшему лбу.

– Благодарю вас, никогда не чувствовал себя лучше, – бодро заявил я.

Дивайн насмешливо фыркнул.