— Ты свободен!

Да, свободен. Радость полета, пьянящая легкость глотков воздуха, обретение высоты. И вот уже рядом Солнце. Еще немного, и до него можно уже дотянуться, еще немного, и его можно будет коснуться рукой…

Мало было бежать из тюрьмы. Понадобилось во что бы то ни стало дотянуться до Солнца.

Достичь невозможного — вот принцип свободного человека. Коснуться Солнца и дерзко посмотреть — далеко ли до ближайших звезд?

И все-таки любая свобода относительна. Этим она и опасна.

Речи Христа не понравились книжникам и фарисеям, за то его и распяли на Голгофе в окружении двух разбойников.

Речи Сократа не пришлись по душе вольнолюбивым жителям Афин, поэтому его и заставили выпить цикуту.

Непонятные разговоры Джордано Бруно о множественности миров испугали священников, оттого-то его и сожгли на костре. Чтобы не пугал мирян возможностью инопланетных агрессий!

Всю свою историю человечество мечтало о свободе внешней, не подозревая, что истинная свобода кроется в его душе.

История человечества — это история его борьбы за свободу.

Возьмите Декларацию независимости США — там все сказано. Борьба велась за независимость и свободу.

Но как только общество начинало провозглашать какие-то свободы, государство сразу же начинало формировать ОМОН или использовать любые иные средства, чтобы не дать своим гражданам этими свободами воспользоваться.

В российскую революцию 1917 года многие буржуа прикалывали к лацкану пиджака красную гвоздику и поздравляли себя с падением самодержавия, не догадываясь, что жить им осталось, пока эта гвоздика не завянет.

Крестьяне увлеченно делили помещичью землю, еще не подозревая, что к ним придут продотряды, сформированные из тех, кто не сеет и не пашет, а урожай собирает круглый год.

Русские солдаты втыкали штыки в землю и уходили с фронтов империалистической войны, даже не думая, что совсем скоро правители идейно разделившегося мира пошлют их на куда более страшную и кровавую гражданскую войну.

Бердяев и другие философы спорили о природе коммунизма, еще не зная, что в порту уже стоит пароход, на котором их вместе с вредоносными идеями увезут далеко-далеко от страны, где этот коммунизм собирались построить.

Оппозиция в победившем рабоче-крестьянском государстве яростно спорила со своим генеральным секретарем, не понимая, что, по мнению одной из сторон, в споре колымские лагеря — наилучшее средство для исправления неправильных политических взглядов.

В 1962 году известный кукурузовед СССР Никита Сергеевич Хрущев приказал стрелять в голодную демонстрацию рабочих в Новочеркасске и давить их танками.

— Так это же в тоталитарные времена! — скажете вы. — Сейчас все изменилось.

И все-таки настоятельно рекомендую: как только где-то заговорят о свободах, осторожно оглядитесь и выясните, где кучкуются бравые ребята в кожанках или черных робах. Если они где-то рядом, а в руках у них рации и дубинки, можете мне поверить — невнимательному и токующему от предвосхищения свобод гражданину мало не покажется!

И это естественно — провозглашаемые свободы часто противоречат этическим, моральным и политическим воззрениям, которые защищает государство. Наше время не стало исключением из правила.

«Жить не по лжи» — подхватили мы лозунг мудрого и брехливого Исаича. И стали жить, как советовал Солженицын, — не по лжи. Святая простота — он похоже верил в то, что говорил.

Стали жить не по лжи?

Как только подходит время свободных выборов, на нас накидывается стая политологов. Нам предлагают голосовать не разумом, но сердцем, кандидатуры зачастую такие, что им не нами руководить, а отбывать наказание в колонии строгого режима. И многие — оболваненные, оглупленные — голосуют именно за них.

Провозглашенная свобода бизнеса у нас обставлена такими рамками, что трудно понять, как предприниматель ухитряется выживать в созданных условиях. Но говорят, что мы создаем все условия для бизнеса.

Цены за квартиры, газ и электричество растут, но нас уверяют, что все это делается исключительно для нашего собственного блага, а то и прямо по нашему волеизъявлению.

Министр финансов Кудрин сказал: рост цен означает то, что люди стали жить лучше и готовы больше платить за поставленный им продукт. Вы когда-нибудь видели дурака, который вместо рубля с готовностью достает из кошелька червонец?

Что нам в свободе митингов и демонстраций, если митинги запрещают, а демонстрации разгоняют лихие ребята в черных масках, с дубинками и электрошокерами в руках? Времена Горбатого моста, где сидели шахтеры с касками в руках, уже прошли. И пустыми кастрюлями, слава Богу, настучались. Сейчас все иначе. Вон Гарри Каспаров вышел, помитинговал, потом пять суток в камере шахматные задачи в уме решал. А ведь всего-то и хотел — пройти в компании единомышленников по улицам, выкрикивая, что с чем-то не согласный.

Говорят, в камере кричать сподручнее — от стен отражается эхо и создается подобие многоголосия.

Более всего поражает жестокость, с которой митинги и демонстрации разгоняются. Можно подумать, что бойцов ОМОНа воспитывала не мать, а если и мать, то сами знаете, чья.

Да что там говорить — на простого неверующего стали смотреть как на исчадие ада, даже бывшие яростные богохульники на вопрос о вероисповедовании стали писать осторожное «агностик», то есть верующий в непознаваемое.

О свободе слова я уже не говорю, в последнее время писать то, что думаешь, стало возможным лишь ночью на заборах, говорить, правда, можно сколько угодно — но дома на кухне, призвав в качестве слушателя жену и детей, в крайнем случае хорошо подвыпившего собутыльника.

Все чаше стали заговаривать… нет, упаси Боже! Не о цензуре, а скажем так, мягком контроле над тем, что говорится и пишется. Ну, скажем, создать общественные комитеты по контролю над телевидением и прессой, чтоб, значит, не писали или не показывали разной ерунды, не будили в человеке темные и звериные инстинкты. Но мы ведь это уже проходили, и не раз. Всякий контроль над деятельностью творца, как бы нежно он не начинался, заканчивается для упомянутого творца в лучшем случае лагерем или ссылкой, а для произведения искусства — спецхраном или костром.

В Германии образца 1935 года выбирали костры, у нас в СССР нравы были мягче, только мы до сих пор не все достали из специальных хранилищ, многое там исчезло безвозвратно. Мне возразят, что сейчас это невозможно, не те времена! Ой ли? Много ли времени прошло с тех пор, как молодежные активисты жгли на площади книги писателя Сорокина? И сколько времени надо, чтобы явление из частного случая стало общим правилом?

Цензором у Пушкина был Николай Романов, у Михаила Булгакова и Бориса Пастернака — Иосиф Джугашвили. И что, это им здорово в творчестве помогло? Нравственность — понятие общественное, но у художника и властителя понятия о нравственности, как правило, диаметрально противоположны.