конце концов поехала в Вену просить своего дядю, члена военного совета, отправить Вацлава и ее в лагерь для перемещенных лиц. Этого он сделать не мог, но посоветовал племяннице набраться терпения, рассказав о плане обмена Вацлава через международный Красный Крест на пять австрийских офицеров из русского плена. Она вернулась в Будапешт обнадеженная.

В это время Кира уже ходила, прыгала и даже танцевала под музыку уличной шарманки, а Вацлав был уверен, что она станет балериной. Его самым большим утешением была привязанность к ней. Пришли новости от леди Рипон, а также от одной из тетушек Ромолы: они сообщали, что хлопочут об освобождении Вацлава. Рассказывая жене о своих отношениях с Дягилевым, Нижинский сказал: «Я никогда не пожалею ни о чем, что сделал, ибо верю, что весь жизненный опыт, если его цель — найти истину, возвышает человека. Нет, я не жалею о моих отношениях с Сергеем Павловичем, даже если общепринятая мораль осуждает их». Вацлав поведал Ромоле, что начал сомневаться в своей любви к Дягилеву на борту «Эйвона» и даже собирался стать монахом-отшельником в Сибири. Он признался, что когда в первый раз увидел ее в Будапеште так внимательно наблюдающей за его репетицией, то подумал: «Избалованная девушка из светского общества, но с душой» — и добавил, что, если Ромола когда-нибудь встретит человека, которого полюбит больше, чем его, она должна будет сообщить ему об этом: ее счастье значит для него больше своего.

Интриги Эмилии Маркуш, направленные на то, чтобы избавиться от Ромолы и Вацлава, в итоге привели к полицейскому допросу: чиновникам сообщили, что Нижинский работает над военным планом, который зашифрован посредством математических знаков. Через несколько дней расследования полицейские убедились в том, что «план» представляет собой систему записи танцев, и поздравили Нижинского с открытием. Шеф полиции очень сочувствовал их затруднительному положению. Затем, осенью 1915 года, Вацлава посетил венгерский импресарио с сообщением, что Дягилев отправляет свою труппу на гастроли в Северную Америку и нуждается в нем. Вскоре из полиции пришел приказ о переводе троих пленных в Карлсбад, в Богемию, и шеф полиции посоветовал им остановиться в Вене, где Ромоле якобы нужно повидаться с врачом. «Мы поняли, что он указывает нам путь к свободе».

Тем временем в Виареджо Дягилев пытался сформировать труппу и строил планы на предстоящие сезоны. Трубецкого отправили в Польшу набирать танцоров. Дягилев намеревался поставить новые балеты на музыку Стравинского и композиторов XVIII века, с декорациями Гончаровой и Ларионова. В августе Дягилев и Мясин уехали во Флоренцию, где вместе осматривали картины.

«Иногда, — писал Мясин, — Дягилев предлагал мне попробовать воспроизвести положение и движения фигур на картинах, особенно на полотнах Тинторетто, Тициана и Микеланджело. Однажды днем, в галерее Уффици, когда я взирал на „Мадонну с младенцем“ Фра Филиппо Липпи, Дягилев спросил меня: „Как ты думаешь, ты сможешь поставить балет?“ — „Нет, — не раздумывая ответил я, — уверен, что никогда не смогу“. Потом, когда мы перешли в другой зал, меня внезапно озарили словно светящиеся краски „Благовещения“ Симоне Мартини. Глядя на изящные позы Гавриила и Девы Марии, я чувствовал, что все увиденное мной во Флоренции в итоге как будто воплотилось в этой картине. Казалось, мне предлагается ключ к неизвестному миру, открывается путь, по которому, я знал, я должен следовать до конца. „Да, — сказал я Дягилеву, — думаю, что могу создать балет. И не один, а сотни, обещаю вам“».

Дягилев, Мясин и сын садовника. Карикатура Михаила Ларионова

Вскоре Дягилев предоставил ему такую возможность.

Из Флоренции Дягилев увез Мясина в Рим, а затем вместе с Сертом и Мисей они уехали в Швейцарию, где поселились на вилле «Бель Рив» недалеко от Лозанны. Вилла служила местом расположения «штаба» Дягилева. Из России был вызван Григорьев, и после путешествия через Финляндию, Швецию, Норвегию и Францию он прибыл на виллу, где застал Дягилева в окружении членов его нового «комитета» — Стравинского, Бакста, Ларионова, Гончаровой, Мясина и шведского дирижера Эрнеста Ансерме, который должен был поехать с труппой в Америку. Григорьева немедленно отправили по тому же маршруту обратно в Россию собирать труппу. Дягилев был убежден, что под должным руководством Мясин может стать великим балетмейстером. Ларионова назначили помогать ему в работе над балетом «Литургия», вариантом Мессы (в оригинальной трактовке Дягилева) без музыкального сопровождения, под звук ритмической дроби в стиле «Весны священной». Было отрепетировано несколько эпизодов, Ларионов и Гончарова приступили к декорациям, но Дягилев вскоре оставил эту затею. Он предложил Мясину сочинить балет на музыку из «Снегурочки» Римского-Корсакова, посоветовав опять работать вместе с Ларионовым, который должен был оформлять балет, в итоге получивший название «Le Soleil de nuit»[343].

Репетиции шли полным ходом, когда в Лозанну прибыли танцоры: Манингсова и Кремнев, выступавшие в лондонском мюзик-холле; блестящий молодой поляк Станислас Идзиковский, которого они встретили в Лондоне и которому устроили просмотр Кремнев и Григорьев, Гаврилов, Зверев, Войциховский и Славинский из Варшавы — Трубецкий вывез их из Польши в Швейцарию для «лечения туберкулеза»; и три пары сестер — Вера и Лида Немчиновы, Мария и Галя Шабельские, Люба и Нюра Сумароковы. Григорьев присылал своих рекрутов из России группами, но ему так и не удалось убедить Фокина и Карсавину покинуть Россию в военное время. Так как Дягилев надеялся, что в скором времени Нижинский присоединится к труппе, отсутствие Фокина не слишком его беспокоило, но труппа не могла существовать без примы-балерины. Ольга Спесивцева отказалась уехать из Петербурга, и вместо нее Григорьев ангажировал Ксению Маклецову из Москвы.

Вскоре после приезда Манингсовой Дягилев сообщил ей, что она будет исполнять сольные партии, включая Бабочку в «Карнавале», поэтому он дает ей новое имя — Лидия Соколова, «и я надеюсь, вы будете ему соответствовать, поскольку это имя великой русской балерины. Пожалуйста, с этого момента забудьте, что вы когда-то не были русской». К возвращению Григорьева в Лозанну труппа в основном была сформирована. Лидия Лопухова, находившаяся в Америке с тех пор, как покинула труппу, присоединится к ним в Нью-Йорке. Ей и Маклецовой предстояло исполнить роли Карсавиной. Для исполнения ролей Зобеиды, Клеопатры и Тамары Дягилеву вновь пришлось подбирать преемницу экзотической Иды Рубинштейн (ими были Рошанара, Астафьева, Карсавина и чуть не стала Мата Хари), а теперь, считая это временной заменой, согласился с предложением Бакста пригласить высокую, обладающую необычной внешностью французскую оперную певицу Флору Реваль, которую художник видел в роли Тоски в Женеве. В Америке она должна была стать популярной. Теперь у Дягилева была труппа,