Номер Кочетовского, который «был полностью исполнен на одном месте и состоял из восхитительно гармоничных движений головы, тела и рук, будто вдохновленных яванским классическим танцем», был встречен с восторгом. Затем последовал «Призрак розы», исполненный на фоне черного бархатного занавеса. «Нижинский и его сестра танцевали превосходно, однако что-то из былого волшебства ушло».

Критик из «Таймс» высоко оценил танец Вацлава и Брониславы в обоих балетах, отметив, что «Призрак розы» был равен первоначальному замыслу, но, по его мнению, новые «Сильфиды», хотя Нижинский показал «прекрасный вкус в оформлении и свое утонченное мастерство в интерпретации музыки», «менее успешны» по сравнению с оригинальным соединением музыки, хореографии и декораций, которое было «признанным шедевром».

Реакция публики, вспоминал Бомонт, поначалу вежливая, становилась все более прохладной. Одной из причин этого стало требование Нижинского не зажигать, как было принято, в зале свет при перемене сцен. Он также не позволил администратору театра Морису Волни исполнять музыку во время этих антрактов. И хотя среди публики было множество постоянных посетителей балетов в «Ковент-Гарден» и «Друри-Лейн», в зале роптали не привыкшие к подобному завсегдатаи варьете. Нижинский из-за кулис наблюдал за неукоснительным исполнением своих требований. Как только следующим вечером он удалился в свою гримерную, по распоряжению Волни оркестр начал исполнять музыку Чайковского, отобранную дирижером Германом Финком из репертуара Павловой. Услышав это, Вацлав впал в истерику. В конце концов «Призрак розы» был исполнен как обычно, но Нижинский продолжал горячо протестовать и на следующий день.

На вторую неделю выступлений анонсировались «Половецкие пляски», а на третью — новая программа, составленная из балетов «Карнавал», «Птица и Принц» и «Греческий танец». Но вечером 16 марта, после целого дня репетиций, у Вацлава внезапно началась инфлюэнца, и Бату пришлось объявить, что Нижинский не сможет танцевать. Балет был спешно заменен рядом мюзик-холльных номеров. Ромола дала Вацлаву аспирин, который, по словам врачей, вызванных леди Рипон, «чуть не убил его, так как у него сердце атлета, и он был в чрезвычайно опасном состоянии». Руководство театра использовало пункт контракта, по которому он расторгался, если танцор не появится на сцене три вечера подряд. Нижинский был не в состоянии продолжать выступления, и сезон внезапно закончился. Оплата декораций, музыки и гонораров была возложена персонально на Вацлава. Обсуждение новых договоренностей потерпело неудачу из-за несогласия сторон. Нижинский больше никогда не танцевал в Лондоне. Сочувствующая ему труппа заявила, что удовлетворена полученным жалованьем и просит заплатить только за обратный проезд в Россию, но Нижинский полностью выплатил тридцати двум танцорам гонорар за год из собственного кармана. Можно спросить, откуда он взял деньги, ведь Дягилев никогда не платил ему жалованье. Дело в том, что за выступления на частных приемах (как у Ага Хана) ему платили баснословные суммы. Так как Дягилев всегда оплачивал его гостиничные счета, кормил и одевал его, а также обеспечивал расходы его матери, эти суммы почти не тратились.

Вместо русских в театре «Палас» стал выступать комик Фред Эмни.

В то время, когда происходили эти события, напоминанием о счастливых временах стала организованная Обществом изящных искусств на Бонд-стрит выставка портретов Нижинского в прославивших его ролях: Арлекин, Петрушка, Фавн и Призрак розы — акварели Валентины Гросс; в «Павильоне Армиды» работы Сарджента; на вызовах после «Фавна» кисти Глина Филпота. Экспонировались три эскиза, в том числе Нижинский в костюме из «Ориенталий», Бланше; статуэтка и офорты Юны Трубридж; два изображения танцора в «Играх» Монтенегро в стиле Бердслея, которые критик из «Дейли телеграф» назвал «отвратительными» и «пятном позора на выставке». Этот же критик сетовал на отсутствие изображений Нижинского как работы Бакста, так и Родена.

Леди Рипон писала Мисе Серт о Нижинском: «Некоторые не верили, что он хотел вернуться в Русский балет, но, бывая здесь, он каждому говорил, что несчастен из-за своей отставки, и его единственное желание — вернуться». Друзья леди Рипон настаивали на том, чтобы она убедила Дягилева принять Нижинского обратно в труппу. Сама она полагала, что Фокин в художественном отношении подходит труппе лучше Нижинского, ибо в балетах Нижинского «кордебалет стал дезорганизованным просто до неузнаваемости», однако ее личная преданность Вацлаву была безгранична. Ясно, что она была одной из тех, кто предпочитал такие балеты, как «Призрак розы», дерзким экспериментам Нижинского. Относительно Дягилева и его контрактов она писала так: «Он говорит, что никто не удовлетворяет его в настоящий момент!» — и расстроилась, узнав от Миси, насколько крепко он «связал себя с Владимировым». Ее также беспокоили «сплетни о нем и его новом друге» (Мясине). Казалось, она верила — или старалась поверить, — что у Нижинского нет «ни малейшего желания быть балетмейстером» и он «готов танцевать с Фокиным по очереди». Не сумев ничего сделать для воссоединения Дягилева и Нижинского, леди Рипон «ожидала предстоящего сезона с возрастающим беспокойством и желанием отправиться куда-нибудь далеко, где не будет никакого театра, поскольку когда кто-то приносит Искусство в жертву личным интересам, то пропадает всякое желание иметь к этому какое-либо отношение».

Болезнь Нижинского продлилась два месяца, и ему было рекомендовано после выздоровления только танцевать, а от административной деятельности отказаться. Во время выздоровления он и Ромола подолгу гуляли по Ричмонд-парк. Так как приближалось рождение ребенка, они вскоре уехали в австрийский Земмеринг, ища уединения, которое Нижинский считал очень важным, а затем — в Вену.

Репертуар труппы Дягилева для сезонов в Париже и Лондоне, впервые без Нижинского, был почти сформирован. В дополнение к русским операм с участием Шаляпина, которые давались в Лондоне, должна была пойти опера Стравинского «Соловей» по сказке Андерсена в «китайском» оформлении Бенуа. Хореография этого балета была поручена Борису Романову, чтобы освободить Фокина, а также потому, что Фокин больше и не желал создавать постановки на музыку Стравинского. В репертуар также вошла опера Римского-Корсакова «Майская ночь». Фокин подготовил четыре балета: «Легенду об Иосифе» на музыку Штрауса, с яркими декорациями в стиле Веронезе работы Серта и костюмами Бакста; «Бабочек» на фортепьянные пьесы Шумана в оркестровке Черепнина, с декорациями Добужинского и костюмами Бакста; «Мидаса» на музыку Штейнберга, также в оформлении Добужинского, и «Золотого петушка». Поскольку Черепнин не закончил партитуру балета «Красные маски», постановку которого предполагалось поручить Горскому, возникла необходимость в другом балете для сезона 1914 года. Фокин два года назад хотел поставить «Золотой петушок» Римского-Корсакова как балет для Павловой, но балерина сочла его неподходящим. Фокин пишет, что он предложил Дягилеву заменить балет Черепнина «Золотым петушком», и Дягилев принял решение создать оперу-балет. По рекомендации Бенуа Дягилев доверил создание декораций и костюмов московской художнице Наталье Гончаровой. Тем не