же? На телевидении вот про учителей говорят, которые «получили поистине царский подарок» в виде квартир, и про кремлевский полк, который «как кавалергарды».

– А народ-то как радуется! – весело подхватила Александра. – «Спасибо за то, что вы есть!» говорит.

– Хотя, конечно, выборы скоро, – заметил Иван Фомич. – Пора результаты показывать. – Он помолчал. – Да-а, нарастает державность повсюду… как океанский вал.

– Не стал бы вал девятым, – изобразила озабоченность Александра.

– Да-а, – протянул Иван Фомич и посмотрел испытующе, пытаясь понять, серьезно она говорит или шутит. – И я вот беспокоюсь, не случился бы снова культ личности.

– А как же иначе, Иван Фомич? Чтобы в России и без культа? Поклоняться-то кому? С нижайшими просьбами и жалобами на чиновников к кому обращаться, о справедливом суде кому челом бить?

– Выход-то на самом деле есть, – заулыбался Иван Фомич, – чтобы обвинения в раздувании культа не звучали.

– И какой же? – с интересом спросила Александра.

– В культе личности ведь кого не обвиняют? – спросил он.

– И кого ж?

– Как кого? – Иван Фомич глянул хитро. – Господа Бога, – загнул он палец, – царя-самодержца, – загнул другой, – и духовного или партийного лидера нации, – поднял указательный палец, что должно было означать – последний вариант ему ближе всего. – Потому что все вышеперечисленные в глазах народа сами по себе по изначальной природе являются носителями собственного культа. Первый и второй варианты нам, понятно, не подходят, а вот третий… А впрочем, все равно, – махнул он рукой. – Лишь бы людям полегче жить стало…

* * *

Александра полулежала в шезлонге на крыше дома Гуды и смотрела в ночное небо, переливающееся россыпью подрагивающих от ночной прохлады звезд. Нашла три звезды Пояса Ориона, которые еще в прошлый приезд показал ей Онуфриенко, мысленно провела прямую линию наискосок и обнаружила Сириус, таинственный и яркий. В голову лезли ненаучные мысли о том, что если и правда души людей, как говорит Онуфриенко, уходят туда, то сколько их сейчас смотрит на нее? А она на них. Они с космической высоты вечности, а она с крыши одного из многих домов крохотной планеты, миллионы лет неутомимо вращающейся в пространстве и повторяющей свои циклы в запущенном когда-то кем-то небесном механизме. Наверное, души смотрят снисходительно. Она же, как и многие, глядящие в бесконечное звездное небо, – вопросительно и немного растерянно, забыв о высокомерном умении пользоваться пультом от телевизора, кофеваркой, стиральной машиной и банковской карточкой. И сколько глаз до нее так же вглядывались в ночное небо… И сколько еще будут вот так смотреть, задавая те же вопросы…

Напротив нее черными громадами на бархате темно-синего неба возвышались уставшие от туристической суеты пирамиды, уже укутанные пеленой сна. Александра вспомнила найденный в Интернете снимок, сделанный со спутника, на котором пирамиды выглядели четырехгранными куличиками, расположенными по прихоти древних архитекторов так же, как звезды в Поясе Ориона. Зачем пирамиды построены? Нет ответа…

Люди, чтобы не забыть что-нибудь важное, завязывают на память узелочки. Стоит посмотреть на них, и непременно вспомнишь то, что никак нельзя забыть. Но вспомнить может только тот, кто завязал, остальным остается только гадать. Может, и наши предки поставили эти метки – словно узелки завязали? Чтобы потом, вернувшись, споткнуться о них взглядом и что-то вспомнить? То, что нельзя было забыть… Но как узнать что? Нет ответа…

Глаза слипались, но она смотрела и смотрела в звездное небо до рези, до боли, надеясь через эту боль вспомнить что-то важное, без чего, кажется, дальше невозможно будет существовать в обыденной суете и рутине жизни нынешней…

Потом все же поднялась и отправилась в комнату укладываться спать.

Уже засыпая, вспомнила, что Онуфриенко после ужина, попыхивая ароматным дымом кальяна, вдруг, ни к кому не обращаясь, проговорил задумчиво: «Дым от кальяна щекочет третий глаз…» А потом добавил, будто разговаривая сам с собой: «Египет – жемчужина в навозе цивилизации. Подними. Отмой. Поднеси к глазам. И – сумей не ослепнуть…»

Она же посмотрела на Сашечку грустно и сочувственно, представляя то разочарование, которое ему предстоит испытать завтра…

* * *

…Во сне она летала. Как в детстве. Яростно и жадно. Словно старалась «налетать» то, что не успела. К ней тянулись чьи-то руки, пытаясь схватить, остановить, помешать, но это было не-воз-мож-но. Как невозможно схватить и удержать мысль. Она летала над плато Гиза – над пирамидами и Сфинксом – и смеялась от счастья. От ощущения бесконечного счастья, которое и подняло ее вверх…

– Кто ты? – допытывалась она у древнего Сфинкса.

– Ты сама знаешь мое имя, – отвечал каменный исполин с загадочной полуулыбкой… Как у Моны Лизы…

* * *

– Подъе-е-ем! Подъе-е-ем! Труба зовет! – Голос Онуфриенко ворвался в ее сон, напомнив о том, что кроме будильников в мире существуют неугомонные люди, которые радостно встают с восходом солнца только ради того, чтобы мешать спать всем остальным.

«Ну, так я сама этого хотела. Участвовать в эксперименте, – Александра села на кровати, потерла глаза и спустила ноги на коврик. – Хотя, если подумать, что мешает оживлять Осириса попозже?»

– Подъе-е-е-м! Нас ждут великие дела! Лучи утреннего Хепри уж осветили верхушки пирамид! – продекламировал неугомонный Сашечка, выбивая мелкую барабанную дробь костяшками пальцев по стеклу в окне. – И разбудили души «несущих в себе божественность»! – не унимался он.

«Это он про фараонов», – поняла Александра.

– Все-все, я тоже уже проснулась, – она подошла к окну и отдернула штору.

– Выходи поскорее! – воскликнул он отвратительно бодрым голосом. – Надо успеть все закончить до восьми утра, пока не открыли плато для туристов.

– Ладно, сейчас иду, – пробурчала она.

Про завтрак, понятно, спрашивать даже не стала.

– Я тебя здесь подожду, на крыше, – снова услышала голос Онуфриенко. Видно, тот все же беспокоился, проснулась ли она окончательно. – В кресле тихо посижу и на Сфинкса погляжу, – весело срифмовал он.

Александра направилась в душевую…

Когда минут через десять она распахнула дверь, то просто обмерла, потому что к ней, поднявшись с пластикового кресла, с лучезарной улыбкой шел человек-праздник, человек-карнавал, человек- этнофестиваль – любое определение было бы недостаточным. Онуфриенко без очков, в атласной китайской шапочке с черной кисточкой, в ярко-красном свитере с вывязанным на нем профилем Осириса, в