и приспустила край темно-синего пледа, накинутого на ноги, показывая, что все в порядке.

Александра снова посмотрела в иллюминатор. Крыло, дальняя передняя кромка которого была ей видна, неприятно подрагивало, напоминая о том, что вообще-то самолет летательный аппарат тяжелее воздуха. Причем намного тяжелее. Александра откинулась на спинку сиденья. Взлеты и посадки она не любила, помня о том, что большинство происшествий случается именно на этих этапах. Особенно ей не нравилось летать в дымчато-вязкой облачности при снижении самолета и наборе высоты, когда пространство вокруг становилось невидимым и оттого казалось опасно-непредсказуемым. К счастью, над Каиром этой проблемы не было.

Самолет тем временем сбросил скорость настолько, что, казалось, почти завис в воздухе, вздрогнул, выпуская шасси, и пошел на посадку. В иллюминаторе замелькали невысокие постройки вдоль взлетно-посадочной полосы, наконец шасси коснулись бетонного покрытия, самолет завибрировал все корпусом и начал тормозить.

«Здравствуй, Каир!» – подумала она, ощутив вдруг накатившее радостное возбуждение, как от долгожданной встречи с давним хорошим другом.

* * *

– О-о! Наконец-то мой личный психиатр приехал! – Зам расставил руки и, расплывшись в улыбке, ринулся навстречу Александре, толкая перед собой волну терпкого одеколонного духа.

– К своему личному психопату, – усмехнулась она, понимая, что избежать разговора уже не удастся.

– Не поверишь, – зам бесцеремонно чмокнул ее в щеку, – сильно скучал. Чуть не помер с тоски. Сам удивился. Ко мне приехала?

– К Ивану Фомичу, – попыталась Александра охладить его пыл. – А ты все пьешь?

– Ну вот, и ты туда же. Прямо как жена. А я, между прочим, ни в чем не виноват. Я жертва тяжелых производственных условий, климата и неудовлетворенности бесперспективным социальным статусом. Еще и неудовлетворенность в личной жизни, – посетовал он.

– Неудовлетворенность – наказание за желания, – усмехнулась Александра.

– О! – Зам глянул восхищенно. – Ты прямо как Фомич говоришь! Афоризмами. А что мне делать-то? Живу тут в окружении людей, измельченных бытом. Никакого полета фантазии. Поговорить по душам даже не с кем. Все отчеты да отчеты. А жить-то когда? – воскликнул тоскливо. – Слушай, Сань, скажу, как на духу, твой приезд для меня праздник! Ты даже сама не понимаешь, како-ой!

– Событие имеет только то значение, которое ты ему приписываешь, – насмешливо сказала она. – Только прошу, не говори мне о том, что вы еще будете гордиться…

– Не-ет, – замахал руками зам. – Как можно? Это же сокровенное Фомича. Мне чужого не нужно. Слушай, Сань, пойдем, хоть полчасика про жизнь поговорим, а то, честное слово, я здесь от безысходности скончаюсь или опять напьюсь, как свинья, чтобы отсрочить трагический исход.

– В пустыню? – подхватила она с усмешкой. – Народ-то уже собрал, который за собой поведешь?

– Ну что ты! Разве ж я когда Моисеем себя называл? Да и потом, кто ж в пустыню с пустыми руками, без посуды и всякой золотой и серебряной утвари уходит? – Его глаза хитро блестнули.

– Ты что имеешь в виду? – удивленно поинтересовалась она.

– Как что? Ты Коран, что ли, не читала? – изобразил он искреннее удивление. – А откуда, по-твоему, у сынов Израиля столько драгметалла взялось, чтоб золотого тельца в пустыне отлить, пока пророк Моисей на горе-то был?

– И откуда же?

– Правда не знаешь, что ли? – Он хмыкнул довольно. – Попросили у соседей-египтян вещей серебряных и золотых и одежд, якобы для организации праздника, а сами свалили в пустыню на сорок лет. Чтобы срок исковой давности истек! – Он загоготал.

– Вот с таких заявлений религиозные войны начинаются, между прочим, – Александра покачала головой.

– А ты думала, почему мусульмане иудеев не любят? Только из-за одной религиозной нетерпимости, что ли? Очень давние исторические материальные причины. Пойдем, а? Поговорим еще хоть чуток, – просительно посмотрел на гостью.

– Значит, сегодня я твой народ, – обреченно вздохнула она. – Пойдем, что с тобой поделать? Только не к тебе домой и не более получаса, – поумерила она пыл зама, который попытался подхватить ее под руку. – Давай в садике посидим у бассейна. У вас тут благодать! Весна! Я хоть позагораю чуть-чуть.

– Как? Уже весна? – дурашливо воскликнул тот, оглядываясь по сторонам. – А я даже и не заметил с этими отчетами. Надо бы отметить, – он приостановился и глянул выжидательно.

– Пойдем-пойдем, – остановила его порыв Александра, – успеешь еще.

Они прошли к бассейну и расположились на шезлонгах. Александра убрала волосы за уши, откинула прядки со лба, надела темные очки и откинулась на спинку, наслаждаясь почти забытым в Москве теплом и солнечным светом.

– Ну, давай, говори, – благосклонно разрешила она и прикрыла глаза.

– Скажи, Сань, ты животных любишь? – неожиданно поинтересовался зам.

– Животных? – Она удивленно приподняла голову и, спустив очки, посмотрела на собеседника.

– Я не о себе, – хмыкнул тот. – Хотя порой думаю, что домашним животным в хороших руках лучше, чем людям, живется.

– У меня овчарка немецкая, – Александра снова откинула голову на спинку. – Титус Блэкбург зовут. По-домашнему – Тяпа. Отличный парень!

– Я вообще-то тоже животных люблю, – сказал зам. – Почти всех. За их выносливость. За подсознательное стремление выжить. За основной, так сказать, инстинкт. – Он устроился поудобнее, закинув руки за голову. – Началась у меня эта любовь почти как у всех в детстве – с рыбок. Но с рыбами любовь закончилась довольно быстро. Они даже до собственного новоселья в аквариуме не дотянули. Ничего, кроме корма из засушенных рачков и вида на улицу из трехлитровой банки с подоконника, так и не узнали, – печально вздохнул он.

– Ты что, их съел, что ли, по пьяни? – хмыкнула Александра.

– Ты что? – возмутился зам. – Я тогда еще не пил, в первом классе-то. Пить позже начал… В пятом… Когда осознал несправедливое устройство мира, – он сделал паузу, видимо, ожидая расспросов, но Александра промолчала. – Потом, через много лет, когда у меня уже дочка появилась, завели мы попугайчиков. Волнистых. Крикливых. А чего стоил их утренний гвалт? До подъема на работу еще два часа, а спать невозможно – уже демонстрируют всем свое жизнелюбие и восторгаются по поводу очередного утра. Я вот здесь, в Каире, тоже рано стал просыпаться, – посетовал он. – С первыми муэдзинами. Да разве здесь поспишь? Солнце каждое утро. Просто мрак… А еще была у нас кошка…

– Ну давай, дальше рассказывай, раз уж начал, –