труса, который бьет вот так исподтишка, не смея показаться.

– Что с вами, сир? – спросил мессир Гавейн, услышав его разговоры.

– Ничего, сир; давайте спать!

И он в самом деле уснул до рассвета.

XCV

Тогда карлик, сажавший его в телегу, пришел стучаться в дверь: – Эй! Рыцарь телеги, я готов сделать то, что обещал.

Ланселот вскочил, едва успев натянуть порты[281] и накинуть плащ на плечи. Он ринулся за дверь; карлик повел его к окну, выходящему на луг.

– Иди сюда, – сказал он, – вот она[282].

Ланселот выглянул, увидел королеву впереди Мелеагана, а позади везли Кэя-сенешаля на носилках. Он жадно следил глазами за королевой, а когда конь ее повернул и почти скрылся из виду, он вылез головой, плечами и туловищем до половины; он едва не упал, но тут вошли две девицы с мессиром Гавейном, и тот, распознав его с открытым лицом, схватил его за руку.

– Э, дорогой сир, – сказал он, – поосторожнее!

Ланселот был в замешательстве.

– Но, – сказали девицы, – разве у него не было причины желать себе смерти?

– Не говорите так, – возразил мессир Гавейн, – он получит на свою долю столько почестей, сколько мир ему воздаст. Но вы, милый мой друг, почему вы прячетесь от меня?

– Я больше не достоин быть среди героев; мне представился случай завоевать великую славу, и я его упустил.

– Если вы его упустили, не ваша вина: нам ли не знать, что не родился еще тот, кто завершит все, вами не содеянное.

Девицы, слыша от мессира Гавейна такие речи, дивились, кем бы мог быть тот, кого они так презирали.

– Сир, кто же этот рыцарь?

– От меня вы не узнаете его имени, – отвечал мессир Гавейн, – довольно вам знать, что из всех достойных он наилучший.

Они обратились к Ланселоту:

– Сир, не изволите ли сказать нам, кто вы?

– Сударыни, я рыцарь из телеги.

– О Боже! какая жалость!

И когда они с мессиром Гавейном потребовали свои доспехи, старшая сказала, желая загладить свою вину:

– Любезный сир, у нас тут есть добрые кони, выберите того, который вам больше по нраву, и лучшую из глеф.

– Нет, сударыня, – сказал Гавейн, – пока у меня найдется конь для него, ему не будет надобности в другом. Что же до глефы, я дам ему свою, а сам возьму вашу.

Коней привели, Ланселот и мессир Гавейн сели верхом, и та же девица препоручила их Богу. Но едва они отъехали, как она пожалела, что не узнала имени этого храбрейшего из храбрых. Это не Ланселот, все говорят, что он умер. Она позвала вторую девицу:

– Пойдите на перекресток у моста: там вы найдете двух рыцарей, и постарайтесь выведать имя, которое нам так желательно знать.

Девица села верхом и свернула на правую дорогу, укутавшись так, чтобы остаться неузнанной. Когда она ехала мимо них, они ее приветствовали и спросили, не знает ли она что-нибудь о королеве.

– Да, верно, знаю; сын Горрского короля увез ее в Чужедальнюю землю[283], откуда, единожды войдя, не выходит ни один Бретонец.

– Как нам туда попасть? – спросил мессир Гавейн.

– Я вам скажу, если вы меня отблагодарите.

– Сударыня, – сказал Ланселот, – всем, что вам будет угодно.

– Тогда обещайте мне оба первый же дар, какой я у вас попрошу.

Они обещали.

– Две дороги, – сказала она, – ведут в Чужедальнюю землю. Одна проходит по Мосту-Мечу, другая по Затерянному мосту, еще именуемому Подводным за то, что он лежит промеж двух вод и ровно посреди потока. Ширина и глубина его – полтора пье. Тот первый мост еще более опасен; он изготовлен из длинного полотнища, острого, как лезвие меча. Подводный мост будет направо, Мост-Меч налево.

Девица с тем и покинула их и свернула на малоезженую тропу между двумя дорогами, указанными ею. Она не сомневалась, что сможет так догнать рыцаря телеги, поедет ли он направо или налево.

Ланселот предоставил мессиру Гавейну выбор дороги, которая ему больше по душе.

– Что одна, что другая довольно каверзны, – сказал мессир Гавейн, – но поскольку вы мне уступили выбор, я возьму себе Подводный мост.

– Тогда я поеду к Мосту-Мечу.

И, не рассуждая более, они разделились и препоручили друг друга Богу.

XCVI[284]

Ланселот ехал верхом до заката: тогда девица, которая указала им дорогу, подъехала к нему и спросила, не желает ли он остаться у нее на ночлег.

– Буду только рад, – ответил он, – но для отдыха еще не время.

– Сир, до Моста-Меча вам путь неблизкий; а дальше вы не найдете ни усадьбы, ни постоялого двора.

Он уступил ее доводам, и они прибыли в дом, обнесенный прочным частоколом. Девица соскочила наземь первая.

– Оставьте вашего коня, – сказала она, – и идите за мной.

Они вошли в старинную залу; оттуда в белый покой, освещенный факелами и свечами; затем в другую прекрасную залу с накрытым столом. Девица сняла с него щит и отвязала шлем, пока он снимал остальные доспехи. Она накинула ему на плечи широкий алый плащ на беличьем меху[285], ниспадавший до земли, и когда они умылись, то уселись за первые блюда, уже поданные[286].

Встав из-за стола, девица перешла с ним в малую опочивальню, расписанную в разные цвета. Там стояло ложе, обильно уснащенное всем, что только могло его украсить. Она взяла Ланселота за руку и усадила на ложе рядом с собою, говоря:

– Дорогой гость, припомните дар, который вы мне обещали, когда я вам указывала путь[287].

– Да, и я сдержу свое обещание, если это в моих силах.

– Так вот, я прошу, чтобы вы провели со мною ночь на этом ложе.

– Ах! сударыня, умоляю вас, просите что угодно, только не это.

– Нет, я не желаю ничего иного, я этого требую в силу данного вами слова.

Как ни пытался он склонить ее переменить решение, ему это не удалось, и он покорился своей участи. Девица легла на соседнее ложе, пока сам он начал раздеваться. Но подоспевшие слуги опередили его; они стали перед ним на колени и сняли с него шоссы. Когда все улеглись и свечи погасли, девица подошла к постели Ланселота и напомнила, что это его дело – к ней прийти.

– Иду, раз уж так надо.

Она легла первая; он не снял сорочку и порты. Неучтиво отвернуться он не смел, но не хотел и оказаться к ней лицом; он лежал на спине, не шелохнувшись. Она ждала, прислушиваясь к тому, что он станет говорить или делать.