понимаю, почему мое сердце так жаждало страданий.

Почему позволяло терзать и топтать себя тому, кто не дорожил мной, ни на секунду не задумывался о последствиях, о моем будущем, которого без него просто не существовало.

— Но тебя же все не устраивает! — Утратив остатки хладнокровия, я обхватила голову руками и застонала. — Правильно, куда мне, ведь мою любовь не занюхаешь через нос, не пустишь по вене...

— Ничего подобного, — дрожащим голосом возразил Джоуи. — Все совсем не так. — С прерывистым вздохом он преодолел разделяющее нас расстояние и заключил меня в объятия. — Проблема во мне, Моллой. Я себя не устраиваю, не ты.

— Очень даже устраиваешь!

— Нет, малыш. Сама прекрасно понимаешь, что нет.

— Мне не вынести, Джо. — Слезы лились нескончаемым потоком, перед глазами стояла мутная пелена, руки непроизвольно цеплялись за того, кто причинил мне чудовищную боль. — Не вынести. Ты слишком много для меня значишь.

— Вот именно, — отчеканил он. — Поэтому я и сделал то, что сделал. — Джоуи запечатлел поцелуй на моих влажных прядях и еще крепче прижал меня к себе. — Пойми, я взбираюсь на эту гору с первой нашей встречи. Пытаюсь одолеть своего демона, — страдальчески прорычал он, прильнув ко мне. — Это моя война, не твоя.

Я постараюсь выкарабкаться 31 декабря 2004 года Джоуи

Мне всегда казалось, что это мои слова ранят, как пули, однако я ошибался. Даже в самых смелых фантазиях я не представлял, что ее слова способны причинять такую боль. Каждая реплика Моллой вонзалась в плоть, убивала наповал.

— Почему ты не можешь любить меня больше? — рыдала она, вцепившись в меня мертвой хваткой. — Почему тебе меня мало?

— Я люблю тебя больше. — От осознания того, что я натворил, сердце разрывалось на части. — И мне тебя вполне хватает.

— Нет, не хватает.

— Хватает. — Я судорожно вздохнул и добавил: — Меня не устраиваю я сам. Ненавижу себя за то, что делаю. Ненавижу и презираю.

— Тогда зачем? — взывала Моллой, дрожа в моих объятиях. — Зачем ты это делаешь?

Она требовала объяснить то, чему я не находил объяснения.

Как оправдать свою зависимость перед тем, кто никогда с ней не сталкивался?

Как донести, что бóльшую часть жизни я стремился укрыться от внешнего мира и моим единственным спасением стали расслабляющий косячок, отшибающая разум дорожка кокса, дарующие блаженное забвение «колеса» бензо и совершенно убойные спиды? Как объяснить срывающий башню эффект от героина?

Моллой не знала, каково это — просыпаться по утрам с единственным желанием — повеситься.

Не знала, каково это — быть беспомощным, полуголодным ребенком, который жаждет свалить из дома, где он на фиг никому не нужен.

Не знала, каково это, когда в своей беспомощности ты вдруг находишь верное средство, способное притупить боль и хоть немного скрасить твое паршивое существование.

Она не представляла, как быстро все меняется, как резко спасение перерастает в зависимость.

Ей не понять всепоглощающей ненависти к себе, которая возникает от осознания, что пагубная привычка, за счет которой ты выживаешь каждый день, постепенно превращается в то, без чего ты не можешь прожить ни единого дня.

Ей никогда не понять, каково это, когда твоя единственная отдушина, благодаря которой ты себя контролируешь, начинает контролировать тебя и не вызывает ничего, кроме презрения.

Разумеется, вслух я ничего не сказал.

Язык не повернулся.

Слишком херовое получалось оправдание.

Поэтому я ограничился банальным:

— Не знаю. Сам не знаю, Моллой.

Она шмыгнула носом и, не сводя с меня глаз, шепнула:

— Херовое оправдание.

Удивила.

— Какое есть. — Я обхватил ее лицо ладонями и прижался лбом к ее лбу. — Прости.

Она вздрогнула, зажмурилась и приникла ко мне:

— Мне не нужен никто, кроме тебя.

— Аналогично, — сипло откликнулся я и, собрав волю в кулак, добавил: — Но я не хочу причинять тебе боль, а значит, мне нужно держаться от тебя подальше, и ты не должна мне препятствовать.

— Нет. — Обливаясь слезами, Моллой покачала головой и еще крепче обняла меня за талию. — Не могу.

— Придется, — прохрипел я, каждой клеточкой ощущая ее боль, потому что сам разделял ее. — Пока не соскочу, мне нельзя приближаться к тебе даже на пушечный выстрел.

— Но ведь ты сейчас в адеквате, — всхлипнула Моллой, прижимаясь ко мне. — Ты не пошел тусоваться, остался дома. Ты здесь, Джо! Абсолютно трезвый, не обдолбанный.

— Мы оба понимаем, что до адеквата мне еще далеко, малыш.

— Но...

— Послушай меня.

— А смысл? Все равно главного от тебя не добьешься.

— Хочешь признания? — Я прочистил горло и, набрав в грудь побольше воздуха, выпалил: — Ладно. Я люблю тебя, Ифа Моллой.

— Не надо.

— Люблю, — повторил я и, не отводя от нее глаз, стер с ее щеки слезинку. — Люблю тебя больше всех на свете, и это не преувеличение, а чистая правда.

— Джо...

— Никогда не прощу себе, как я поступил с тобой на Рождество. Нельзя допустить, чтобы это снова повторилось. — Подавив рвущиеся наружу чувства, я тряхнул головой и на одном дыхании произнес: — И я этого не допущу, потому что люблю тебя.

— В любви не признаются после расставания. — Моллой спрятала заплаканное лицо у меня на груди. — Почему ты не сказал этого раньше, пока мы были вместе?

— До, после, во время. — Я беспомощно пожал плечами. — Факт остается фактом.

— Я не хочу, Джоуи, — рыдала она. — Не хочу тебя терять. Ты мой лучший друг.

— А ты мой лучший друг, — признался я, хотя сердце обливалось кровью. — Мои чувства к тебе не изменились.

— Тогда одними словами ты не отделаешься, — пригрозила она. — Если ты добиваешься, чтобы я отступила, мне нужны гарантии.

— Какие?

— Пообещай, что это не навсегда, — шепнула она, устремив на меня пронзительный взгляд зеленых глаз. — Скажи, что мы расстаемся на время, а потом ты разгребешь свои проблемы и вернешься ко мне.

— А если у меня не получится?

Моллой покачала головой:

— Нет, не прокатит.

У меня вырвался тяжелый вздох.

— Не могу ничего обещать, поскольку не уверен, что сумею выполнить обещание.

— А ты пообещай и выполни, —