искусный поэт. Не случайно Окуджава никогда не включал «Мою Францию», как и остальные опусы из «Лирики», в свои позднейшие книги, в том числе в последнее прижизненное издание «Чаепитие на Арбате» (1997).

Потому отнюдь не радует тот факт, что «Моя Франция» открывает посмертное издание Окуджавы «Стихотворения» (2001) в «Новой библиотеке поэта». Думается, подобные стихи, от которых автор фактически отрекся, надлежало бы помещать в конце книги, а то и вовсе оставить за ее пределами. Со стороны текстологов такое нарушение авторской воли — досадная ошибка (причем такая, которая, согласно французскому присловью, c’est plus qu’une crime[4]).

Настоящий образ Франции появится у Окуджавы гораздо позже. Первая поездка во Францию в конце 1967 года, успешное выступление перед публикой и выход в 1968 году пластинки в «Chant du monde» впоследствии нашли несколько мифологизированное описание в прозе Окуджавы, а именно в рассказе «Около Риволи, или Капризы Фортуны» (1992). Первый поэтический отклик на посещение Франции появился только в 1982 году. «Я никогда не вел путевых дневников, не писал очерков о загранице или стихов. Специально — никогда не получалось. А вот в последний раз, вернувшись из Франции, написал стихотворение…» — рассказал поэт на страницах «Московских новостей» шестого января 1985 года. Речь о стихотворении-песне «Парижская фантазия» (первая публикация — в журнале «Дружба народов». 1983. № 3).

Здесь творческий юмор сочетается с ненатужной романтикой, конкретность и зримость деталей — с ироничной философичностью:

У парижского спаниеля лик французского короля,

не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени:

набекрень паричок рыжеватый, милосердие в каждом движенье,

а в глазах, голубых и счастливых, отражаются жизнь и земля.

На бульваре Распай, как обычно, господин Доминик у руля.

И в его ресторанчике тесном заправляют полдневные тени,

петербургскою ветхой салфеткой прикрывая от пятен колени,

розу красную в лацкан вонзая, скатерть белую с хрустом стеля.

Эту землю с отливом зеленым между нами по горсти деля,

как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба, Провиденье,

короли, спаниели и розы, и питейные все заведенья,

сколько мудрости в этом законе! Но и грусти порой… Voila!

Если есть еще позднее слово, пусть замолвят его обо мне.

Я прошу не о вечном блаженстве — о минуте возвышенной пробы,

где уместны, конечно, утраты и отчаянье даже, но чтобы —

милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!

Текст развернут как картина или даже как кинофильм: каждый из удлиненных шестистопных стихов (самый первый — дольник, а затем анапесты) являет собою своеобразный кадр. Отметим лирический мост, перекинутый между Парижем и Петербургом, где в девятнадцатом веке на Невском проспекте был кафе-ресторан Доминика и откуда фантазия поэта переносит «ветхую салфетку». Париж видится гармоничным средоточием вечных ценностей, предстающих в динамическом единстве. Человечность неотделима от красоты, этика от эстетики: «милосердие в каждом движенье и красавица в каждом окне!»

Постепенно у Окуджавы вырабатывалось фамильярно-родственное отношение к Франции, о чем он сам говорил достаточно отчетливо и открыто в беседе с В. Амурским: «Франция — моя вторая родина». А Париж в этой поэтической системе был эквивалентен Арбату. «Никогда до конца не пройти тебя», — было сказано об Арбате, длина которого чуть больше одного километра, но ясно, что речь шла о бесконечности жизни. Такое же настроение создавал для поэта Париж, о чем говорится в стихотворении 1990 года:

Париж для того, чтоб ходить по нему,

глазеть на него, изумляться,

грозящему бездной концу своему

не верить и жить не бояться.

При таком «домашнем» отношении к этому городу проблемы эмиграции для Окуджавы как бы и не возникало — при том, что он находился в дружеских контактах со многими русскими писателями-эмигрантами: Виктором Некрасовым (упомянутым в процитированном стихотворении), Анатолием Гладилиным и другими. Слово «эмигрант» Окуджава употребил однажды, говоря о разлуке с Арбатом и проживании в Безбожном переулке (в доме для привилегированных писателей). В жизни Окуджавы осуществилось то, о чем большинство советских людей не смели даже мечтать: будучи москвичом, часто бывать во Франции и чувствовать там себя как дома. До перестройки второй половины восьмидесятых годов многим писателям-вольнодумцам посещение заграницы (и Франции в том числе) давалось только ценой бегства (или изгнания) из СССР. Академик А. Д. Сахаров, борясь за права человека, дерзко говорил о «свободе перемещения по планете» (что в застойные времена казалось утопическим лозунгом). Окуджава находит для этой идеи свободного перемещения разговорно-поэтический эквивалент: «прогулка». В 1988 году он выражает уже реальную по тем временам надежду, что былые изгнанники смогут беспрепятственно посетить Россию (что и произошло, например, с В. Аксеновым, В. Войновичем, А. Синявским, Е. Эткиндом):

Когда пройдет нужда за жизнь свою бояться,

тогда мои друзья с прогулки возвратятся,

и расцветет Москва от погребов до крыш…

Тогда опустеет Париж…

Это из песни «На Сретенке ночной…» 1988 года. Автору настоящей статьи довелось в том году участвовать в Днях русской поэзии в Гренобле и Париже, общаться с Окуджавой, вместе с ним посещать редакцию эмигрантской газеты «Русская мысль». Тогда произошло желанное объединение писателей метрополии и эмиграции, начал выстраиваться единый литературный процесс. Окуджава ощущал себя в Париже «старожилом» и деликатно опекал литераторов, оказавшихся там впервые.

Нераздельная связь Парижа и Москвы, французской и русской культур — об этом одно из самых последних произведений Окуджавы — «Впечатление», датированное девятнадцатым мая 1997 года. Оно в целом шутливое, написано как бы на случай, адресовано М. А. Федотову, в доме которого гостил поэт, но первые две строфы звучат достаточно серьезно и в какой-то мере обобщенно:

Вниз поглядишь — там вздыхает Париж,

именно он, от асфальта до крыш.

Вверх поглядишь — там созвездие крыш:

крылья расправишь и тут же взлетишь.

Вот я взлетаю на самую крышу.

Что же я вижу? Что же я слышу?

Вижу скрещение разных дорог.

Слышу знакомый Москвы говорок.

В жизни и поэзии Окуджавы две страны, две столицы, две культуры нашли гармоничное сопряжение.

Несколько иная ситуация сложилась в поэзии Высоцкого. В 1966 году он, еще не бывавший за границей, был занят в съемках фильма «Вертикаль» вместе с известной актрисой Ларисой Лужиной, успевшей к тому времени побывать на нескольких международных фестивалях за рубежом. Это послужило поводом для написания шуточной песни «Она была в Париже»:

Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.

Наверно, я погиб: робею, а потом —

Куда мне до нее — она была в Париже,