Борис кивнул головой.

— Недоразумение, — сказал Меднис, — завтра Борис подаст апелляцию в горкомиссию и будет восстановлен. Пожалуйста, не волнуйтесь.

Он отказался от чая и оставил Алёшкиных одних. Акулины Григорьевны дома не было, а Вера и Элочка, как и в прошлом году, жили с детсадом на даче.

— Борька, да что же это такое? За что тебя исключили? Что ты такое наделал-то? — прижавшись к Борису и стараясь уместиться с ним вместе на одном кресле, спрашивала Катя.

— За Семёнова — вяло ответил он.

— За Семёнова?!! — даже засмеялась Катя. — Какая ерунда, ты-то тут при чём? Что же, ты виноват в том, что разоблачил этого жулика, так что ли? Ну, тогда это действительно ерунда.

Она вскочила, приготовила постель, стала раздеваться и, помолчав несколько минут, продолжила:

— Раздевайся, ложись спать и плюнь на всё. Вот, я писала протоколы у Медниса. Да там такие дела открывались, что твой Семёнов — муха! И то никому ничего не было, самое большое — выговор. Перестань, Борька, не расстраивайся, восстановят. Спи.

Но, однако, Борис в эту ночь не спал, не мог уснуть. И не потому, что был взволнован исключением, его возмутил самый факт такой вопиющей несправедливости, такого невероятного, ничем не объяснимого, не совместимого, в его понятиях о коммунисте, поступка со стороны Кузнецова. Почему-то он был уверен, что именно Кузнецов настоял на его исключении и был инициатором этого решения. Между прочим, так и оказалось. Морозов впоследствии рассказывал, что он голосовал против этого решения, а второй член комиссии поддался влиянию Кузнецова.

Мысленно Борис ещё и ещё раз перебирал всю свою сознательную жизнь, считал все свои вольные или невольные преступления — ни одно из них на чистке не упоминалось (знаем о них сейчас только мы), и всё же приходил к выводу, что он был полезным членом партии, исключение его — ошибка. Гораздо позже, обсуждая этот вопрос с Меднисом, Борис узнал, что Кузнецову было поручено разгромить руководство Тралового треста, который не справлялся с выполнением производственного плана. Новиков был рабочим, старым коммунистом — применить к нему самые строгие меры Кузнецов не решился. Алёшкин происходил из служащих, был ещё очень молодым членом партии, вот Кузнецов на нём и отыгрался.

Через несколько дней дело Бориса Яковлевича Алёшкина разбиралось на городской комиссии по чистке, куда он, по совету своих старших друзей, подал апелляцию буквально на следующий день после злосчастного собрания. Так уж случилось, что в день разбора его апелляции, председателем апелляционной комиссии снова был тот же Кузнецов. Конечно, разбирая жалобу на своё же решение, ему, как всякому порядочному коммунисту, следовало бы отказаться от её рассмотрения и передать дело другому председателю. Но он поступил не так — настоял на утверждении своего предыдущего решения. Разбор дела Алёшкина длился всего десять минут. Секретарь зачитал решение комиссии, по которому Борису не было задано ни одного вопроса, затем ему предложили выйти и подождать в соседней комнате. Сквозь закрытую дверь он слышал, как что-то зло и убеждённо говорил Кузнецов, затем какое-то робкое возражение одного из членов комиссии, затем опять раздражённый голос Кузнецова. Через несколько минут после этого в комнату, где сидел Борис, вышел секретарь и сказал:

— Плохо ваше дело, товарищ Алёшкин… Городская комиссия утвердила решение о вашем исключении, вынесенное местной комиссией. Если вы не согласны, можете подавать заявление в комиссию при обкоме партии. Срок подачи заявления — две недели.

Борис даже особенно не удивился и не огорчился вынесенному решению потому, что уж очень сильно он был потрясён всеми предыдущими событиями, или потому, что, увидев в комиссии Кузнецова, уже приготовился к самому худшему и, собственно, другого решения и не ждал.

В тресте продолжали втихомолку шушукаться и обсуждать непонятное решение комиссии, однако вслух никто ничего не говорил. Николай Александрович утешал Алёшкина надеждами на решение обкомовской комиссии, а Меднис негодовал, возмущался поведением Кузнецова и сетовал на то, что Борис поспешил с подачей апелляции в горком:

— И чёрт меня дернул советовать тебе, Борис, торопиться с апелляцией! — говорил он. — Не думал я, что очередь работать в городской комиссии выпадет на Кузнецова, не думал я также, что он возьмётся разбирать апелляцию на своё собственное решение. Вот уж, свинья так свинья! Ведь с завтрашнего дня председателем городской комиссии буду я, ну что бы на два-три дня задержаться с разбором твоего дела! Совсем другой результат бы был. Ну да ладно, пиши апелляцию в обком партии, обязательно укажи, что твоё дело дважды разбирал один и тот же человек. Я от себя тоже кое-что добавлю. Апелляцию давай мне, я её сам передам в обком.

Борис в этот же день написал новое подробное заявление и, зайдя в кабинет Новикова, где находился Меднис, передал ему. Затем он обратился к директору треста:

— Николай Александрович, — сказал он, — теперь, когда я, по сути дела, стал человеком беспартийным, мне неудобно оставаться твоим заместителем, очевидно, придётся кому-то передать мои дела. Ну, а меня можешь использовать на любой работе по своему усмотрению…

Меднис и Новиков переглянулись, и последний ответил:

— Мы ждали такого заявления от тебя и только что об этом говорили. Вот что я тебе скажу. Во-первых, мы, дирекция треста, не считаем решение о твоём исключении окончательным, а во-вторых, в здесь работают не только партийные люди. И у нас, как ты знаешь, один из заместителей директора, Иван Васильевич Машистов — человек беспартийный, поэтому мы считаем, да и не только мы, я говорил об этом в Востокрыбе и в обкоме, там придерживаются нашего мнения, что поскольку по службе, по работе мы тебя можем характеризовать только положительно, то нет никаких оснований освобождать тебя от занимаемой должности. Продолжай работать, как работал. Так я говорю? — повернулся он к Меднису.

Тот согласно кивнул головой и, улыбнувшись Борису, подтвердил:

— Так-так. Не вешай, Борис, носа, а лучше старательнее работай, докажи, что обвинения, притянутые Кузнецовым, ничего не стоят. Между прочим, это будет влиять на решение комиссии при обкоме. Как я вижу, там разбор дела произойдёт не скоро, очевидно, не раньше, чем через три-четыре месяца, и чем лучше ты это время будешь работать, тем будет лучше, в первую очередь, для тебя же. Так что давай-ка берись по-прежнему за дела, тем более что мы сейчас на тебя думаем одно важное дело взвалить, — добавил он, посмотрев на Новикова.

— Видишь ли, Борис Яковлевич, — вмешался в разговор директор, мы должны передислоцировать управление Тралтреста в бухту Диомид. На этом настаивает управление Востокрыбы и секретарь Приморского обкома