— Неужели? — удивился Крафт. — Никогда не поверю, что Георг фон Штурмфедер из-за пустяка бросит большое дело.

— Оскорбление чести — не пустяк, — со всей серьезностью возразил Георг, — что же касается нынешних обстоятельств, как вы говорите, большого дела, то после серьезных раздумий я понял, что не могу радеть за него и не хочу по прихоти именитых господ подставлять свою спину под крепостные стены, за которыми находятся толпы вооруженных горожан.

От него не ускользнуло, что его последние слова произвели неприятное впечатление на секретаря, и тогда он, пожав тому руку, спокойнее заключил:

— Не огорчайтесь из-за моих резких слов, мой добрый гостеприимный хозяин. Видит бог, я не хотел вас обидеть. Но из ваших уст я многое узнал о намерениях и целях разных участников этого союза. Не пеняйте на себя за то, что я выбираю свой путь, так как с вашей помощью у меня упала пелена с глаз.

— Да, вы правы, милый юнкер, действительно подымется великая кутерьма, когда эти господа затеют делить прекрасные земли. Но я подумал, что и вы сможете заслужить себе малую толику. Поймите меня правильно: ведь ваше родовое гнездо пришло в упадок, и я посчитал…

— Не надо об этом, — прервал его Георг, тронутый добросердечием приятеля. — Действительно, дом моего отца разваливается, ворота висят на сломанных петлях, подъемный мост порос мхом, а на сторожевой башне поселились совы. Лет через пятьдесят там останется одна башня или всего лишь стена, которые будут напоминать странникам, что когда-то здесь было гнездо славного рыцарского рода. Но сейчас, даже если на меня упадут поросшие мхом крепостные стены и погребут под собой остатки нашего рода, никто про меня не скажет: он ради чужого добра обнажил меч отца.

— Каждый поступает по-своему, — примирительно проговорил Дитрих. — Ваши слова звучат прекрасно, но я бы все делал иначе, а именно — постоянно бы заботился о благополучии своего дома. В любом случае, перемените вы свое решение или нет, я надеюсь, что вы еще погостите несколько дней у меня.

— Ценю вашу доброту! Но вы же понимаете, что при данных обстоятельствах я не могу больше оставаться в городе, поэтому собираюсь с наступлением утра его покинуть.

— О, могу ли я тогда передать с вами сердечные приветы? — проговорил секретарь с хитроватой улыбкой. — Ваш путь, конечно, лежит в Лихтенштайн?

Юноша залился ярким румянцем. С отъездом Марии между ним и приветливым хозяином дома речь о данном предмете не возникала, тем удивительнее прозвучал для него лукавый вопрос приятеля.

— Кажется, вы меня неправильно поняли, — сказал он. — Полагаете, что я отвернулся от союза с целью примкнуть к его врагам? Как же вы плохо обо мне думаете!

— Но мне всего лишь пришло в голову, — ответил умный секретарь, — что вас отговорила моя очаровательная кузиночка. Вы сочувствовали тому, что предполагал делать союз, зная, что в нем участвует и старый Лихтенштайн, а когда тот оказался по другую сторону, вы тоже от союза отвернулись.

Георг попытался защитить свое мнение, но секретарь был слишком уверен в своей проницательности, хотя и не видел ничего плохого и бесчестного в поведении гостя.

Передав сердечный привет кузине в Лихтенштайне, он собрался покинуть комнату гостя, но на пороге задержался.

— Да, я чуть было не забыл самое главное. На улице мне повстречался Георг фон Фрондсберг. Он просил вас прийти к нему вечером домой.

Правда, Георг так и думал, что друг его отца не даст ему уехать не простясь, но все-таки юноше было неловко видеть почтенного человека, который был так расположен к нему и чьи дружеские планы ему пришлось разрушить.

Раздумывая таким образом, Георг опоясался мечом и только хотел накинуть на себя плащ, как вдруг странный шум на лестнице привлек его внимание. Тяжелые шаги нескольких человек приближались к комнате, ему показалось, что он слышит, как звенят их мечи и алебарды.

Юноша торопливо кинулся к двери, чтобы убедиться в правильности своих предположений. Но тут она отворилась. Бледный свет нескольких свечей позволил разглядеть кучку вооруженных солдат, которые выстроились у его комнаты.

Старый воин, встречавший его перед военным советом, выступил вперед.

— Георг фон Штурмфедер, — обратился он к юноше, который с изумлением отступил назад, — я пришел вас арестовать по приказу союзного совета.

— Меня? Арестовать? — ужаснулся Георг. — За что? В чем меня обвиняют?

— Это не мое дело, — ворчливо ответил старик. — Надо полагать, вас не оставят в безвестности. А теперь, будьте так добры, дайте мне ваш меч и следуйте за мною в ратушу.

— Как? Мне отдать свой меч! — с гневом оскорбленной гордости вскричал молодой человек. — Кто вы такой, чтобы требовать у меня оружие? Совет должен прислать по такому поручению других людей, а не вас.

— Ради бога, уступите! — тревожно проговорил секретарь совета, взволнованный и бледный, он протиснулся к Георгу и умоляюще просил: — Уступите! Сопротивление бесполезно. Вы имеете дело со стольником, — прошептал он в заключение. — Это злой враг, не раздражайте его против себя еще сильнее.

Старый воин бесцеремонно прервал нашептывания секретаря:

— Вероятно, молодой человек, вы впервые идете под арест, поэтому я прощаю опрометчивые слова, сказанные человеку, который часто спал в одной палатке с вашим отцом. Меч, пожалуй, вы можете оставить при себе. Мне знакома его рукоять, а сталь, заключенная в ножны, выдержала немало славных сражений. Похвально, что вы за него держитесь, не каждой руки он достоин. Но в ратушу вы непременно должны пойти, безрассудно противиться силе.

Юноша, которому все это казалось сном, молча покорился судьбе. Он незаметно дал секретарю совета знак — идти к Фрондсбергу и уведомить его об аресте, — потом закутался поглубже в свой плащ, чтобы во время неприятного пути не быть узнанным на улице, и последовал за седым проводником, окруженный его солдатами.

Конвой с арестованным посередине безмолвно продвигался к ратуше. Единственный факел впереди освещал им дорогу, и Георг был очень доволен скудным светом; ему казалось, что все встречные люди по пути должны были понять, что его ведут в тюрьму. Кроме того, дорогой юношу занимала преимущественно одна мысль: первый раз в жизни его ведут в заключение. Не без содрогания он думал о сырой, неопрятной каморке. В его воображении неотступно рисовался подвал их старого замка, куда он однажды заглянул, будучи мальчиком. Ему очень хотелось расспросить об этом своих провожатых, но, побоявшись, что те почтут его вопросы за детские страхи, так ничего и не спросил.