Георг смерил Ханса испытующим взглядом.

— Знаю я это лихолетье, когда вы, крестьяне, взбунтовались против вашего герцога, и ты был из них самым ярым. Не так ли?

— О, вам известна судьба несчастного! — проговорил крестьянин, мрачно уставившись в землю. — Но вы не должны думать, что я остался тем же бунтарем. Святой спас мою душу, изменил меня, и я смею теперь утверждать, что стал честным человеком.

— Не можешь ли ты мне рассказать, — перебил юноша, — как произошло возмущение крестьян, благодаря чему ты уцелел и как случилось такое, что ты теперь служишь герцогу?

— Мне бы хотелось отложить этот разговор для другого случая, так как надеюсь, что вижусь с вами не в последний раз. Позвольте и мне кое-что у вас спросить. Куда ведет вас этот путь? Ведь то дорога не в Лихтенштайн.

— Я еду не в Лихтенштайн. Мой путь ведет во Франконию, к моему старому дяде. Ты можешь об этом уведомить барышню, когда вернешься в Лихтенштайн.

— А что вы будете делать у дяди? Охотиться? Это можно делать и в другом месте. Скучать? Скуки тоже полно везде. Короче говоря, юнкер, — крестьянин добродушно улыбнулся, — советую вам повернуть своего коня и поехать со мною в Лихтенштайн.

— Но я дал союзу слово четырнадцать дней не сражаться против них, как же я в таком случае поеду в Лихтенштайн?

— Но если вы просто едете по дороге, означает ли это, что вы сражаетесь против союза? К тому же вы думаете, что война кончится в эти четырнадцать дней. Изгонят ли за это время из крепости защитников Тюбингена? Пойдемте же, это не нарушит вашу клятву!

— А что мне делать в Вюртемберге, — страдая, воскликнул Георг, — смотреть, как мои боевые товарищи завоевывают себе славу покорением крепостей? И что, я должен вновь встретиться с боевыми знаменами союза, с которыми распрощался навсегда? Нет! Поеду во Франконию, на свою родину, схороню себя в старых стенах, чтобы предаться мечтам о том, как мог бы я быть счастливым!

— О, достойное решение для настоящего рыцаря! А разве у вас нет других дел в Вюртемберге, как штурмовать крепости несчастного герцога? Поехали все же вместе, — заключил он, глядя на юношу с хитрой улыбкой, — попытайтесь лучше взять штурмом Лихтенштайн.

Юноша залился румянцем.

— Как ты можешь сейчас надо мною шутить? — Георг чуть-чуть улыбнулся. — Разве можно наслаждаться чужим несчастьем?

— Мне и в голову не приходило подшучивать над таким славным юнкером, я предлагал абсолютно серьезно и пытался вас уговорить поехать туда к барышне.

— И что мне там делать?

— Завоевать сердце старого господина и вытереть слезы бедной девушки, которая плачет из-за вас днем и ночью.

— Но как же я приеду в Лихтенштайн? Отец меня совсем не знает, надо же еще познакомиться с ним.

— Разве вы первый рыцарь, которому по обычаю предков предлагается гостеприимство в замке? Не думайте об этом! Я обо всем позабочусь, когда мы прибудем в Лихтенштайн.

Юноша призадумался, стал взвешивать все за и против, размышляя, соответствует ли такой поступок его чести: вместо того чтобы удалиться с театра военных действий, наоборот, отправиться в страну, где должна разразиться война.

Однако, вспомнив, как снисходительно посмотрели на его отступничество союзные военачальники, назначив ему всего лишь четырнадцать дней сроку в случае даже полного перехода к неприятелю, и представив себе печальное лицо Марии, ее безмолвную тоску в уединенном Лихтенштайне, он поборол сомнения. Чаша весов перевесила.

«Еще раз я ее увижу, еще раз поговорю с нею», — подумалось ему.

— Ну, — решительным тоном произнес наконец Георг, — если ты обещаешь, что никогда речь не зайдет о том, чтобы мне примкнуть к вюртембержцам, что со мною в Лихтенштайне будут обращаться как с гостем, а не как со сторонником вашего герцога; если ты дашь мне слово, я последую за тобой.

— За себя-то я поручусь, — ответил крестьянин, — но как я могу обещать за рыцаря Лихтенштайна?

— Я знаю, в каких ты с ним отношениях. Ты часто приходил к нему в Ульме, и он доверяет тебе. Как ты умеешь приносить тайные вести, так же постарайся ему внушить и то, в чем я условился нынче с тобою.

Волынщик из Хардта с изумлением смотрел на молодого человека.

— Откуда вы все это узнали? — недоумевал он. — Впрочем, об этом вам могли сообщить мои враги. Что ж, хорошо, обещаю вам, что на вас везде будут смотреть как на гостя. Садитесь-ка на коня, а я вас провожу. Поверьте, вы будете желанным гостем в Лихтенштайне.

От того горного хребта, где Георг принял решение следовать за своим таинственным проводником, вели две дороги к Ройтлингену, в окрестностях которого располагался на утесе замок Лихтенштайн. Одна — большая, удобная дорога вела из Ульма в Тюбинген, проходя по прекрасной долине к Блаубойрену, затем подножию Швабских Альп, пересекая горы мимо крепости Урах и городка Пфулинген. Этот путь считался в мирное время самым удобным для путников, которые вели за собой лошадей, повозки или носилки. Но в те дни, когда Георг ехал через горы с Волынщиком из Хардта, воспользоваться им было невозможно. Союзные войска уже овладели Блаубойреном, их посты растянулись по всей дороге до окрестностей Ураха, постовые обращались весьма сурово с каждым, кто не был их сторонником.

Георг имел свои причины избегать этого пути, а его проводник слишком заботился о собственной безопасности, чтобы не поддержать молодого человека.

Другая дорога, точнее, тропа, известная только окрестным жителям, на протяжении почти двенадцати часов хода приближалась лишь к нескольким одиноким подворьям; она тянулась сквозь густые леса и горные лощины, то тут, то там делала крутые изгибы, удаляясь от людного большого проселка. Для лошадей она была очень утомительна и часто почти непроходима, однако ж вполне безопасна для всадников. Эту тропу и выбрал хардтский крестьянин, на что с радостью согласился юнкер, поскольку надеялся не натолкнуться здесь на кого-либо из союзников.

Путники продвигались довольно скоро, крестьянин все время шел подле Георга, когда же дорога становилась затруднительной, он заботливо вел лошадь и вообще выказывал столько внимания и заботы о всаднике и его коне, что из души Георга мало-помалу испарялись все предостережения Фрондсберга.

Георг видел возле себя только верного слугу и охотно беседовал с ним. Крестьянин судил о многих вещах, находящихся вне сферы его обычной жизни, очень умно и тонко, сопровождая свои суждения подчас такими остроумными шутками, что даже у серьезного молодого человека, опечаленного неприятностями последних дней, они вызывали невольную улыбку. О каждом замке, промелькнувшем вдали, за лесами, он рассказывал интересное предание, а то и легенду. Ясность и живость, с которыми он говорил, показывали, что на свадебных пирах и приходских праздниках, помимо ремесла музыканта, ему выпадала еще и роль рассказчика. Но когда Георг пытался коснуться его собственной жизни, особенно событий, связанных с ролью Волынщика из Хардта в восстании «Бедного Конрада», хитрый мужик замыкался в себе или переводил разговор на другое.