об упущенном времени! Она живет под сильным внешним влиянием этого Даниэля! И его тоже кто-то преследует, он недавно стал таким… — С языка так и хотят сорваться грубые слова: «Таким безногим и безмозглым». — Поймите, она отдает свои годы ему, она не может бросить его… Раньше было так: я только подумаю, не говоря, а она уже меня понимает. А сейчас что-то изменилось. Ее словно подменили, вынули из нее ее истинную сущность, которая не может быть без меня! — Я делаю паузу и снова на эмоциях продолжаю: — Я сделал все, что мог… Я был сегодня у них, я говорил несчетное количество раз о любви, умоляя ее уйти со мной. Я хотел увезти ее вместе с вами в Нью-Йорк, дабы мы все были в безопасности. Мистер Ник, — глубоко вздыхаю я, — давайте уговорим её вернуться, сделаем все, что в человеческих силах… только мы вдвоем сможем. Может, она хоть вас послушает…

Легкая тень улыбки касается его губ.

— О лучшем мужчине для дочери я и не мог мечтать. Мое сердце благодарно тебе. Ты за нее борешься, молодец. Опускать руки никогда нельзя. Надо всегда смотреть вперед. — Я молчу и мысленным оком представляю ее рядом с нами. С отцом и мною. Такого счастья, как здесь, она не испытает там. — Но, Джек… я-то тебя понимаю и разделяю твои мысли. Не в обиду, но ты сильно давишь на неё, очень… Ты отдаешь распоряжения, подобно начальнику, шпигуешь её упреками, но это ложный путь принятых мер. Не упрашивай её поступать иначе. Да, ты любишь, но ей так хочется поддержки с твоей стороны, уж такой человек она, добродушный. Я хорошо знаю её, она и, не задумавшись, последовала бы такой дорогой, дорогой, на которой однажды остановилась Мать Тереза32. Современная Мать Тереза наша Милана. — Я слегка поджимаю губы, в воображении нагромождая собственные доводы о несообразности ее выбора по отношению ко мне. — Такова чувствительная натура моей дочери. Именно в этом ее суть. С таким добрым, «большим» сердцем не каждый рождается. Тяжело живется подобным людям, слишком ранят их горе ближних и далеких. Мы, напротив, должны не отговаривать её… а выразить понимание.

— Понимание? — выкрикиваю я, отстаивая свою позицию. — Я никогда не пойму этого! Доброта, граничащая со слабоволием, не доводит до хорошего! Не понимаю я этого!..

— Джексон, — громко говорит Ник, делая неопределенный жест рукой. Я создаю вид, словно не замечаю и не слышу его наставления, смотря вдаль. — Ты судишь слишком скоропалительно. Пойми же ты. Это ее решение. Не твое.

— Но она — часть меня! — опротестовываю я рассуждающего, в конец потеряв сдерживающие силы. Его слова схожи с тем, что говорили мне и Тайлер, и Питер.

— Вы будете вместе, Джексон. Она не откажется от своей любви, я уверен. Остепенись, обожди… Вам обоим тяжело, но дайте чуть свободного глотка отношениям. Все происходит именно тогда, когда нужно. Ничто не исчезает бесследно. Как и душа, так и любовь. Генри Дэвид Торо33 однажды написал мудрейшее высказывание: «Самые нежные растения прокладывают себе путь через самую жесткую землю, через трещины скал. Так и доброта. Какой клин, какой молот, какой таран может сравниться с силой доброго, искреннего человека! Ничто не может противостоять ему».

— А может, я недостоин этого ангела?!

— Я бы сказал иначе: нет достойных, кроме тебя. Не каждый рискнет собою ради жизни другого человека!

— Знаете, когда она ушла, я ведь только тогда понял, как сильно нуждался в ней…

Ник докладывает мне, как был ослеплен ею, её кукольным лицом и, увидев её, хотел броситься к ней прямо на сцену. Он счастлив нашей победе в конкурсе и считает её заслуженной. Он впервые увидел в дочери то, чего не видел никогда — профессионализма в работе, которую он столько раз критиковал. Ник так желал поздравить её и меня, поговорить с дочерью, ведь столько лет не слышал ее голоса, обращенного к нему, но этого не произошло. Она убежала, убежала от него… а ведь он так ее любит.

— А как у моего сынка обстоят дела? — На этот вопрос мое сердце снова трещит в сбивающемся ритме.

До этого я уже говорил о свадьбе его сына, не станет ли ему снова плохо, если я добавлю парочку предложений о свадебной церемонии?

— Как вы сейчас? — переспрашиваю я, боясь повтора того, что было два часа назад.

— Все в порядке. Ты мне о свадьбе промолвил и…

— Да, — и с полуулыбкой договариваю, — вы тоже приглашены. Двадцать третьего августа.

Пять минут, если не больше, что я уже начинаю мерзнуть, он стоит и подтирает глаза, погрузившись в какое-то волнующее раздумье, которое не выразить словами.

— А невеста из хорошей семьи? Ты знаком с ней? — не прошел и год, как он спрашивает меня.

— Из замечательной, я бы сказал. — И через мгновение прибавляю с радостью: — Невеста — Ритчелл Джеймс.

Он ахает:

— РИТЧЕЛЛ? ДОЧЬ ЭНДРЮ ДЖЕЙМС? НАША РИТЧЕЛЛ? — Раскрасневшись от радости, торопливо выпрямившись, он в сладостном изнеможении произносит: — ТОЧНО РИТЧЕЛЛ ИЗ СИЭТЛА?

Я киваю, радуясь вместе с ним. Сама звезда падает в его сердце и его лицо озаряется звездным светом. Слезы выступают на его глазах. В этих словах заключается для него лучезарный смысл.

— Да, мистер Ни…

Он накидывается на меня с объятиями и плачет, плачет неистово. Эти слезы не передать никакими средствами выразительности языка. Счастье переполняет его. Отпрянув, он держится за сердце, как бы пытаясь сдержать его биение. В его лепетании я отчетливо слышу:

— Я та-к… сч-аст-л-ив…

Улыбаюсь, смотря на его лицо, освещенное божественным бликом, чувствуя дрожащий уголок рта.

Я был твердо уверен, что никогда он не любил своих детей так трепетно, так нежно. Что-то необычное свершилось в нем, внутри него, после осознания, что он богат, у него есть двое родных зернышек. В нем зажегся какой-то свет. Поначалу он прямо отказывался принимать эту неестественную зарницу, но и все же он не отказался от нее. А как только принял, так стал самым счастливым отцом на свете. Это чем-то напоминает слепую сердцем мать, отказывающуюся принимать своего дитя, а затем после одного взгляда на младенца, она, заворожившись голубыми глазами новорожденного, не отдавая себе в этом отчета, с отблеском на лице святой Девы Марии, наделяется материнскими чувствами, часто не отпускающими ее до полного созревания и воплощения из этого младенца человека.

Будто он помолодел душой, осветившись этим лучом, излучаемым его детьми. Задолго до этого ему были неведаны эти чувства, ибо раньше он предполагал, что для других, запредельных материнских чувств