спуская взгляда с рукописи. Я ничего не говорю. Горло будто сдавило. На неподвижном лице, лице, носящем годами печаль, выражение сильного удивления, которое чуть ли не лишает его рассудок, оттого он, быстро прожевав укрощающее страдальный бунт драже, снова приподнимает глаза на ценный для него манускрипт. Манускрипт драгоценного любимого существа, стоящего в центре его бытия. Я и сам выжидал этого часа, когда начну читать прозу любимой, но смотреть на то, как в полумертвеце вновь звучит жизнь, как будто догоревший фонарь вдруг начинает струить свет, невыразимо цепляет и растопляет душу. От всего его существа веет таким благоуханным воздухом, что, прислушиваясь, можно ухватить эту золотую нить, развевающуюся от его реющей души. В сие счастливое мгновение она нежнее утренних зорь. Оживающий разговаривает сам с собой, так тихо, что похоже на жужжание мошкары в ночи, влетевшей через распахнутую дверцу. На секунду, онемев от счастья, он еще долго не переворачивает на следующую страницу и взирает на строчки, минуту спустя проговаривая их вслух:

— Рукопись. Сентиментальная проза. Автор: Милана Фьючерс.

Снова он перечитывает эту строчку, возлагая указательный палец в место, где указано ее имя, точно дотрагивается до звезды, до которой невозможно достать, но он смог постичь эту неоценимую роскошь.

Сердце так теснит его грудь.

— Автор: Милана… — с неописуемой нежностью и воскрешением тихо щебечет он таким голосом, голосом, пробуждающим к мечтаниям, словно ночной лесной певец — соловей, рассылающий проникновенные до костей трели, под невиданно ярким лунным светом, склоняет всех оказавшихся под музыкальным обаянием к возрождению. Он громко делает глотательное движение, борясь с ползущим по его органам комком чувств.

В глазах его становится ещё больше жизни. Силы его крепчают. С проявившимся чутким любопытством, как ребенок, которого одарили желаемым подарком, он приступает к чтению второй страницы, с видом глубокого изумления и также в голос:

— «Дорогой читатель. Меня зовут Милана Фьючерс. Выражаю благодарность жизни за возможность излить свои чувства в прозе и дать ей первый вздох, впустив в безграничный мир творчества, подобно первому крику малыша, родившемуся на свет.

Рада приветствовать вас на этих страничках, в каждую из которых я вложила свою душу. С искренностью доношу, что это мое первое душевное движение, с которым я прожила немало дней, работая над каждым словом, над каждой буквой, чтобы воплотить замысел книги в историю, могущую стать столь трогательной и драматичной… Глубокий смысл повествования, заложенный в содержание, откроет другую сторону жизни, ту, о которой мало, кто пишет и мало, кто говорит.

При полном погружении в книгу вы столкнетесь с тем, что бывало в ваших жизнях: любовь и разлука, предательство и обман, ложь и ненависть, зависть и лицемерие, влюбленность и счастье, боль и неизбежная утрата.

Дарю каждому читающему тёплые-тёплые объятия. Пусть они согреют вас, как первые утренние лучики солнца, пробиравшиеся сквозь тёмное око неба.

Желаю мирного неба над головой, дорогой читатель!»

Оба чувствуем, как нас завлекли начальные строки от автора. Облако восхищения, клубившегося между нами, разрастается, укрывая наши сердца бархатной тканью. Опустив глаза долу, я с пытливостью бегло пробегаю по строкам, которые были зачтены, и неимоверно дивлюсь во всеуслышание:

— Как она обращается к читателям напрямую…

Ник жестом руки приказывает замолчать, яко бы не отвлекая его. Он отсекает от себя всё, кроме этих бумажных лепестков и, не отрываясь от них, зачитывает открыто аннотацию, задерживаясь долго на ней, хотя сам меньше минуты назад подавил мой возглас:

— «1939 год. США. Шестнадцатилетняя Луиза, потерявшая мать, живёт с отцом в глухой деревушке. Всё хозяйство держится на ней, пока отец скитается сутками на изнурительной работе. Несмотря на сложившееся положение, девушка успевает на «отлично» учиться и морально поддерживать не только себя, но и отца. Ее добрая чуткая душа соткана из классических романов о любви, без устали читаемых ею. Неистово ждущая любви, она искала своего суженного, которым оказался её близкий друг — Джош Эванс, уроженец Англии. Девушке, казалось, что взамен утрате матери, судьба одарила её настоящей любовью. Счастливая ещё не знала, какой участью была наделена. Вскоре отца забирают на войну, Джош, уверовав в сплетни о ней, улетает в Англию, прячась от людей с оружием, а Луиза один на один остается с бедностью, болью от разочарований в любви и злополучными днями, считая, что наказана кем-то выше… По силам ли юной справиться с крушением? Отдастся ли она терниям судьбы или будет бороться за счастливую жизнь?»

И в последующую минуту Ник безудержно произносит с таким чувством гордости, от которого мороз пробегает по коже:

— Моя дочурка, — улыбается он, а сквозь улыбку виднеются светлые слезинки, тянувшиеся с его глаз, — моя дочурка — писатель.

Отвечаю ему, что и сам недавно об этом узнал, а также, что мой друг взялся за работу над ее прозой, Ник будто не слышит меня и с той же интонацией, интонацией счастливого отца выдает:

— Моя дочурка — писатель! — Через несколько секунд спрашивает, отлучившись одним глазом от книги: — Есть запасной карандаш?

Я киваю, тянусь к рабочей сумке, достаю два карандаша: для себя и для него.

— Благодарю, Джек. — Сколько отрады в этой благодарности. Счастьем дышит каждое его движение.

И он с таким углублением, с такой живостью ныряет в строки, будто в море, что и я решаюсь последовать этому же с сохранившимся возбужденным интересом к изложенному на бумаге.

«Читатель не рассердится, если я начну с краткой истории тех времен, чтобы припомнить, как непроста была тогда жизнь…»

Мы тонем, тонем с каждым словом; невозможно остановиться от текста. «Читаю и возникает чувство присутствия ее внутри меня».

Вначале писательница окрашивает словами домик у сада, «свое родное гнездышко», что Ник резво отзывается, чуть ли не выпрыгивая с места:

— Она создает живую картину! События словно разворачиваются на глазах! Ах, моя дочь, моя дочь — писательница! Какой благодатный тон повествования. Простой, художественный, но такой проницательный стиль. Доброта в каждом предложении. Заметь, Джексон!

Отвлекшись от его хвалебных криков, я заново перечитываю абзац, который прочел, но не понимаю смысла, так как чтец опять перебивает меня:

— Пишет с такой нежностью, будто ведает собственную историю. Она так углубленно раскрывает героев. Оливия Уилсон — супруга Николо! Какая красивая женщина! Невероятно описано! Невероятно!

Ник прав — строки насыщены искусным письмом, лирическим излиянием, что трудно оторваться от написанного.

«Джош Эванс». Друг Луизы Уилсон. Я прочитываю словесную обрисовку этого персонажа.

«И жизнь Луизы не была бы такой счастливой, если бы рядом с нею не было бы ее близкого друга, ставший для неё за несколько лет общения