— Мне не за что тебя осуждать! Перестань бросаться извинениями! Джек, — ласково говорит он, добавляя, — если ты не против, что я так буду обращаться к тебе. — В детстве он так называл меня. Я склоняю голову в знак согласия. — Ты еще молод, чтобы говорить о неискупленных грехах. Или я чего-то не знаю?

Я безгласно моргаю и несколько раз вздыхаю. Самый полезный способ облегчить себя — излить свою душу ближнему.

— Разговоры с тобой всегда были мне по душе, Бог свидетель, — приободряет он меня, что вызывает во мне решительность и я, под мерцанием светил в оконце, начинаю длинную-длинную историю своей новой жизни после расставания с Миланой. Подробнее, я останавливаюсь на нашей неожиданной встрече, времени, проведенном вместе, на матери, которая не дает нам свободно встречаться и докладываю то, что частично знает Питер и Тайлер — о своих отношениях с Беллой и ее семьей, постепенно заводя разговор о контракте, который я подписал. Завершаю я свой монолог, как ни странно выдающийся мне с такой легкостью, которой я сам не ожидал, Даниэлем и его горестными обстоятельствами, подтолкнувшие женщину, которую я страстно люблю, сойти с нашей общей дороги.

На протяжении речи мой взгляд опущен на стену. И как только я договариваю, я воспроизвожу тяжелое дыхание Ника.

— Господи Милостивый! Да как же! Да что же! — Он ударяет себя в грудь. — Да что… и… как Брендон Гонсалес мог такое… А дочурка, до… ч… урка…

Его причитания сменяются на оглушительные стоны, рёв; он держится за голову. Его ломает. Сидя, он метется из стороны в сторону. Ужас сковывает меня. Сердце ухает в пятки. Я стремительным движением вскакиваю.

— Ааа… О… ай… — Он зажмуривает с силой глаза и бьется взад-вперёд головой, приводя меня в неистовый шок. Из-под ног уходит земля.

Я тараторю, повергнутый в ужас:

— Мистер Ник, что, что происходит с вами?

Его воротит всего изнутри. Будто что-то хочется выбраться из его тела вовне.

Я суетливо бросаюсь туда-обратно.

— Что, что же делать? — кричу я, в панике взирая на него.

— Пустите, пустите меня, — орёт Ник, проглатывая окончания, шевеля ногами. — Пустите. Где я?

Испугавшись до смерти, я притаскиваю стакан воды и подношу к его рту. Вода выплескивается обратно, я умываю ей его белесое лицо, дрожа от того, что удаётся видеть моим глазам. Он указывает трясущейся рукой на карманы дряхлого пиджака, но я не понимаю, как расшифровать это действие.

— Нужно «скорую помощь»! Немедленно! Я вызываю!

Я тянусь лихорадочно к телефону, но он разряжен.

«У Ника телефон в таком же состоянии. Соседей рядом нет. Что делать?»

— Не… т… Где, где я? — продолжает орать он как резаный. Из его груди вырываются потрясающие меня стоны от боли.

Растерянный, я меряю шаги возле него, раскидывая мозгами, как ему помочь. Он снова водит рукой по грудине, отзываясь нечленораздельными звуками. Я отнимаю его руку от подбородка, чтобы услышать яснее слова, но тщетно. Губы его синие, как вечернее небо, покрывающее горизонт. Мертвенный отсвет на его коже говорит, что смерть уже на пороге. Лоб мой омывает холодный пот, который я через каждую секунду вытираю ладонью. Как мне его спасти? Он не должен умереть. Он еще не знает самого главного о своей дочери. Его дыхание такое сильное, а сердечный пульс еле бьется.

— Ник, это я Джексон, Ник! — Мой голос взлетает до небес.

Я хлопаю его по щекам, по онемевшим плечам, но он тяжелеет в весе, что вселяет меня в страх с минуты на минуту оказаться наедине с покойником и уже тогда все то, что я не успел ему рассказать, станет бесполезным. Он сливается с мебелью, становясь таким же непоколебимым, неподъемным, превращаясь в одно большое пятно. Я зову его зычным голосом, оглушая себя, трясу его, подкладываю подушку под голову, растираю ему ноги, упавшие руки, машу перед глазами книгами, но ничто не возвращает его к жизни. Дребезжащей рукой, ощутив в углублении его верхней одежды шуршащую пачку, я нахожу какие-то лекарства, свернутые в салфетку, и от беспорядочного, распирающего во мне волнения, в суматохе подаю ему их в рот. Он закатывает глаза и задыхается будто в последний предсмертный час, но проглатывает цветную пилюлю.

Спустя тридцать, сорок секунд, минуту, две румянец постепенно приливает к его лицу, судорога тела отступает. Он то открывает, то закрывает глаза в дезориентированном состоянии. Я сам допиваю стакан воды, который он не осилил и во все глаза уставляюсь на него.

Он двигает руками, обтирает влажное лицо платком.

— Иисусе! — выдыхаю я и глотаю горячий воздух. — Мистер Ник… — Я распахиваю настежь балкон, приговаривая: — Вы меня чуть не довели до смерти.

Его горячечная отрешенность от мира отходит, но он молчит, осматриваясь, будто впервые видит обстановку. Еще бы полминуты, и он бы приобщился к земле; еще бы один миг и для него бы забрезжил иной свет. Какое значение играет всего лишь один миг! От мига жизни к мигу смерти — один крохотный шажочек — черт возьми — один!..

— Что, что это было? — хриплым голосом шумлю я, не отойдя от того, что было. Я и сам едва ли не растворился в потоке смерти. Ник чуть нахмуривается, пытаясь осознать случившееся. — И давно это с вами? — спрашиваю я, видя, что по виду ему лучше.

— Месяц, два, — сообщает тоном вот-вот воскресшего человека, заглатывая ещё три таблетки с другой пачки, которую он достал с брюк.

Я приношу обоим по стакану ледяной воды.

— Вам нужно срочно показаться врачу! — Я высказываю тоном, не терпящим возражений. — Иисусе… то, что было… Стало быть, вам удалось выбраться из гибельных оков… — Несколько раз я ворошу свои волосы, ставшие за считанные мгновения, как у Ника, седыми.

Увлекшись передачей переживаний, я совсем запамятовал, кому я их рассказываю. Из-за меня он мог… Милана никогда бы мне этого не простила. Сердце вылетает из груди.

— Ну как? Вам лучше? — который раз за минуту спрашиваю я, стоя посреди комнаты с раскрытым настежь балконом.

Сделавшийся во сто крат несчастнее, но отошедший от смерти, которая наполовину утащила его в землю, наполнив ужасом моё сердце, он изрекает всё еще глухим голосом жизни:

— Лучше. Не беспокойся. Поневоле я уже привык к этому.

— Поход к врачу откладывать нельзя! — убеждённо говорю я, закидывая руки назад. — Если у вас эти приступы продолжаются на протяжении…

— Продолжаются, когда отдаюсь волнующим чувствам, — круто обрывает он уже бодрым голосом.

— Нет! — строго-настрого ворчу я; в теле до сих пор трясун. Дыхание спирает. — Я почти отбросил копыта вместе с