в нем не найдется места и крошечного уголка. Но этот порыв, которому отдался обездоленный, сделало из него какую-то очарованную ребенком заботливую мать… Он ослеплен той любовью, которую испытывает к уже выросшим росточкам, семя которым дал он. Любовь к ним растопила его сердце. Ставший льдом, плотным, замерзшим, он чудом разломил эту непробиваемую крепость, построенную в его душе и на смену мраморного сердца, пришло хрупкое, трогательно-родительское.

Теперь он видел истинные причины жить… жить по-настоящему. Не предопределение ли это свыше?! Овладевшего им отторжения от жизни — уже нет.

Дети стали для него священными ликами. Провинившись перед ними, он видел единственную возможность вернуть все вспять — преклониться перед ними.

Глава 49

Джексон

В дымке августовского дня, облачившей в серо-молочные платья растительность, под которой притаились еще дремлющие деревца, щебечут птицы, пробуждая ото сна земных. Ласково бархатистый ветерок издает свой первый вздох, пробегая по телу, будто щекоча. Цветочные клумбы ярко фиолетовых петуний на подоконнике обогреваются в потоке первых игривых пляшущих лучиков и, улыбаясь лепестками, кивают под легким дуновением, раскрывая мясистые, лихорадочно румяные пряди, напоенные стойким, привлекающим, мускусным ароматом, будто мимо прошла благоухающая, сладостно-утомленно-удовлетворенная женщина, проведшая ночь у страстного любовника. Душистая прохлада постепенно сменяется душной солнечной энергией, затопляющей воздух. Деревья, услаждающие свежестью зелени, издают непрерывный шелест, как разминку перед грядущим днём, стряхивая с себя сон. На них поблескивают янтарные полосы, вырисовывая очертания причудливых узоров, похожих на искусное плетение. После сна природа возвращается к жизни, озаряя расцветом юности и беззаботности, давая проснуться всем чувственным людским желаниям. И эти необычные шуршания в кустах, в которых оживляются букашки, мошки, жучки, колонии муравьев и все, все божьи создания с микроскопическим сердечком, бьющимся в них и снабжающим их тельца жизненными соками, имеют сходство с судорожным любовным шепотом.

Вот уже третий день Ник пребывает в кресле, положив руку на руку, и с унылым видом, с мертвенно-землистым лицом, затуманенным одной мыслью, взирает на то, как восходящее солнце расстилает золотистый ковёр, заливая сладостными стоками улицы. Его затылок обжигает горячий луч солнца.

С протестующими жестами, огрызающими словами он с упрямством отказался от осмотра доктора, считая себя вполне физически здоровым, а душевная болезнь, как ему видится, излечится, как только с ним будет дочь и сын, с которыми он жаждет обменяться хотя бы одним словом.

Накрытый безнадежностью, что его разум так и не привёл к пути об уничтожении бремени в виде семейства Гонсалесов, наложенного на меня и Милану, он все еще пытается придумать выход. Разговоры с ним с ночи до утра об одном и том же — похоже эта мысль стала управлять нами — не приводят нас к желаемому результату и, чтобы мы ни думали, ни предполагали этого мало для освобождения от субъекта привилегированного общества, как ни странно, будто провалившегося в землю. Беспокойно, когда не знаешь, чего ожидать. Я вдыхаю немой воздух погибели и грудь распирает сильнее, остерегаясь наступления каждой последующей минуты, за которой неизвестно что может последовать. Охранная кампания Тайлера тайным образом караулит Милану, меня, но полностью это ничего не разрешает до конца. «Тайлер обещал приехать, но случились какие-то неполадки в работе и его несколько дней не будет». С другой стороны, если Брендон не заявляет ничего о себе, как и Белла, это приводит меня к мысли, что его шантаж был всего лишь беспочвенной выдумкой ума, жалкой манипуляцией. Вдобавок у него есть масса других дел, нежели тратить время, которое расписано у него по секундам, на меня. Как бы не хотелось поддаться этому сладкому соображению, оно не является фактом и придется быть на чеку. Помимо воли еще нужно поговорить с отцом, обещавшим позвонить завтра, вечером, так как сегодня он проводит конференцию, и я еще не решил, стоит ли делиться с ним той глубиной дыры, в которой я оказался. Услышанная правда о нём от Ника изменила мое отношение к нему, но я не тот человек, который мстит, поэтому, какова бы ни была правда, я прощаю ему всё. Но я выберу час и выведаю по-человечески из него откровения, чтобы стать чуточку ближе, чего я желал всегда.

После быстрого завтрака из хлопьев и молока, которым мы питаемся через силу каждое утро, ибо так разогорчены истекающими происшествиями, что желания вкушать пищу нет. Я взял выходной на сегодня, чтобы не только поделиться с Ником тем, чем обязан был еще при встрече, но и, чтобы прививать себе навыки приготовления домашней еды, поскольку на сухих перекусах мы оба долго не протянем. «И чтобы почитать рукопись».

— Мистер Ник, каким вы находите своё здоровье? — Подхожу к нему, разбивая давящее молчание.

— Хорошо, Джексон, хорошо, — монотонно, с неохотой говорит он, продолжая взирать на небо. — Как твоя работа?

Я отмахиваюсь движением руки, как бы отвечая: «Пойдёт».

— Если я расскажу вам одну благоприятную новость про вашу дочь, вы пообещаете мне удержать сердечный порыв? — прямо спрашиваю я, отступив правее на шаг от яркого луча солнца, ослепившего глаза.

Два дня я силился избежать этой мысли, но время идет, и я не намерен его больше терять — сам жду минуты, когда раскрою написанное Миланой.

Он становится внимательным и застывает взглядом на мне.

— Буду стараться, — совершенно другим голосом отзывается он и немедля добавляет: — Что у тебя в руках? Это от Миланы?

Когда речь заходит о том, что составляет великую важность для нас, все мы облекаемся в настоящих сыщиков. А как повышается уровень нашего внутреннего шестого чувства!

Я пододвигаю табурет, усаживаюсь и прокручиваю слова в голове, которыми следует выразить необычайное умение его дочери. Его сердце бьется от ожидания моих слов, что я сам дрожу от странного волнения.

— Мистер Ник… — Он со страстным вниманием глядит на меня; я стараюсь вынести ему желаемое взглядом, но взволнованность чувств не позволяет этого сделать. Чувствительно относясь к его страданиям и к тому плесканию разного рода эмоций в нем, я интригующим тоном сдержанно объявляю: — Вы гораздо ближе с дочерью, чем вам кажется. — И с легким испугом подаю ему один сверток. Он хватает его с такой жадностью, готовый также забрать свою дочь и насилу выйти с ней на разговор, поведав свою истинную жизнь.

Для него настает долгожданная минута. Держа в руках бумаги, он оглядывает зорким взглядом зачатое произведение. С загоревшимся огнем в тоскливых глазах, он медленно, будто растягивает этот момент, расправляет смятый кончик листа и еще не смеет опуститься очами ниже. Одной рукой он придерживает сердце, не