что, — и сам не знал, но быки рванули вдруг арбу и понеслись. Сардион совсем близко проехал мимо каджи. Знал — нс следовало оборачиваться, и обернулся. Оглянулся он и не смог уже отвести глаз.

— Сардион, Сардион! — опять позвала она и опять побежала лесом, а когда быки пошли тише, — поравнялась с Сардпопом, обогнала его и канула во тьму.

Сардион теперь и не боялся даже. Привстал на колени, напряженно вглядываясь в лес. Он искал ее, хотел увидеть еще раз, хотя бы один еще раз. Если увидит снова, поверит — не видение, не мерещится. И взглянет на нее, а почему бы и нет: человек все должен увидеть— и ангела и дьявола, если только сможет, понятно.

Быки остановились. Попятились.

Сардион догадался — снова показалась каджи. Голоса ее не слышно было, и он всмотрелся в деревья.

— Сюда, Сардион!

Всем телом повернулся Сардион на голос.

Каджи стояла на дороге — вся в белом с головы до ног. Нет, не каджи, а девушка махала ему рукой.

Сардион нисколько не испугался. Она была довольно далеко от арбы, а он жаждал увидеть ее близко, совсем близко и приподнялся, ползком перебрался к ярму. Быки не собирались двигаться дальше, только фыркали и рвались из упряжки. Девушка все стояла на пестрой дороге и все махала ладонью вытянутой руки. И тихо звала, совсем тихо:

— Сардо, Сардион!

Сардо… В детстве называли его Сардо, и давно уже не кличут так — даже те позабыли, что называли его так. Сколько времени не слышал он ласковое «Сардо». И не думал, что, молвленное дивным голосом этой колдовки, всю душу ему перевернет.

— Сардо!..

Сардион старался быть осторожным — боялся пробудить себя. Добрался до края дышла, медленно, неслышно спустил ноги на землю, скользнул под ярмо и, присев на корточки, глянул на дорогу. Думал, не обнаружит ее больше, но девушка стояла на том же месте, молча протянув к нему руку.

Все так же на корточках прошел Сардион под ярмом и, не выпрямляясь, стал тихо продвигаться вперед. И уже не думал, как ступал, на что ступал, куда шел, что оставил позади, кто он и к кому стремится… Ни о чем не думал, только видел — все ближе, ближе девушка, и не он приближается — сама она становится ближе: но, когда он ясно различил волосы, ниспадавшие на белую фигуру и скрывавшие лицо, она отбежала, не опуская рук — все так же призывно вытянув их в сторону Сардиона, и расстояние между ними не сократилось.

Что происходило потом — она ли отходила, а Сардион следовал за ней, или случилось чудо и заходили деревья?.. Вот справа прошло дерево, другое миновало его медленно, потом сам он обогнал дерево с развилиной, белым покровом просветила каджи, луна прошла над Сардионом, большущая, полыхающая… И снова увидел он девушку. Справа, слева двигались деревья, обходили его, отклоняли острые сучки, отводили колючие веточки. Протянутая рука девушки манила, и лес двигался к ней — со своими деревьями, лупой, — а каджи все стояла и манила, и кружилась, качалась у него под ногами земля.

Сардион пошел быстрей, и деревья теперь не шли, а неслись, и от вихревого устремления вперед ветерком струился воздух. Просверкивало белое одеяние каджи, проносилась длинной белой полосой лупа. Девушка словно летела, и Сардион хотел лететь за пей, быстрей, стремительней, — нагнать, настичь ее. Устремленные вперед деревья уже не успевали отводить ветки и задевали Сардиона холодными листьями, царапали острыми колючками, во он ничего не чувствовал. Он видел то белое, к чему приближался, и хотел одного — быстрее неслась бы под ногами земля.

Все ближе, ближе к ней становится Сардион. И ничего больше не видит — ни землю, пи небо, пи деревья, пи луну. Несется за пей, несется… И вдруг блеснуло что-то за деревьями, сверкнуло серебристым светом. Река! — догадался Сардион. Река подступила к лесу. Он испугался — не скрылась бы каджи в воде, и побежал, нет, полетел еще неудержимей. И схватил ее. Схватил, обвил руками и крепко прижал к себе. И войди она теперь в реку, увлекла бы и Сардиона, опустись на дно, и он бы очутился там. Сардион ухватился одной рукой за окрайпое дерево, — удержаться на месте, не оказаться с каджи в холодной воде.

И замерло, застыло все. Сардион ощутил жар ее дыхания, прохладу и тепло ее тела. Он все держался за дерево, — боялся — не вырвалась бы девушка-водяница, не убежала б. Дотянулся до ствола и другой рукой, впился ногтями в кору. Зажал девушку в объятиях между собой и деревом. И припал к ней губами. Целовал жарко, исступленно, старался успеть, успеть, пока она не растаяла у него в руках, не сгинула… Торопился успеть еще раз, еще один раз, еще… Губы ощущали прохладу ее волос и теплоту ее кожи, ее тела, нет, не тела, а чуда. Это было адское наслаждение и адская мука. И боялся лишиться этого мучительного блаженства, этого колдовского наслаждения.

Сардион не заметил, как отпустил дерево, и теперь держал е руках только каджи, но покорную, прильнувшую к нему. Он почувствовал, понял, что никуда не убежит теперь от него белая водяница, никуда от него не денется! Он сам околдовал ее, сам заворожил им самим найденным колдовским способом, лишил ее и сил и воли. II вот повисла у него на руках, бессильная, безвольная, и, когда Сардион опустился на траву у замыкавших лес деревьев, она податливо потянулась за ним, словно была из мягкого воска и стекала на землю.

…………………………………………

Когда Сардион заметил, что стиснутая в его объятиях девушка выплывает из дурманной мглы, он выпустил ее. Приподнялся на колени, осторожно склонился над ней, чтобы откинуть волосы, все еще скрывавшие лице, и заглянуть ей в глаза — в самом ли деле она каджи. Вся она была как человек, и глаза, верно, такие, как у человека, а все-таки должны они чем-то отличаться! Девушка не шевелилась, пока Сардион не коснулся ее волос, по едва притронулся — вздрогнула, присела и, схватив его за руки, медленно отвела их от себя, отвела к его груди. Приподнялась еще и внезапным рывком оттолкнула от себя, отбросила — навзничь, а когда Сардион вскочил, не видно было ни се, пи ее белого одеяния, на котором они лежали.

За деревьями текла река, и в волнах дробилась, рассыпалась полыхающая белым светом луна.

Сардион опустился на землю, протер глаза. Нет, он не спал. Все случилось в самом деле. Он поднялся, прошел за