Стало тихо.

Только слышно было, как вода стекает с запруды и плещется под мельницей. Зерна кукурузы, замершие в желобке ковша, удивлялись, что жернова стоят недвижимы и молчит болтливый клепень.

С балки посыпалась мучная пыль. Девушка вздрогнула и посмотрела наверх. На балке сидела большая крыса и, свесив хвост, одним глазом смотрела на вас.

Ты засмеялся.

Девушка не отрывала глаз от крысы.

— Боишься?

Крыса испугалась твоего голоса и убежала.

Девушка перевела взгляд на твою изорванную одежду и шепотом спросила:

— Вы одни ходили?

— Один. — Ты понял, что был в ее глазах героем, и, облокотись о здоровый куль, повторил: — Один, а то как…

— А если б он вас разодрал…

— Разодрал?.. Да нет, он меня не разодрал бы…

У дверей послышался хриплый кашель. Девушка отвернулась к очагу. Ты стал искать глазами убежавшую крысу.

Старик принес из угла заткнутый кукурузной кочерыжкой кувшин, сел к столу и принялся ужинать. Довольно долго он не вспоминал пи о кувшине, ни о госте. Потом наполнил стакан, выпил, палил тебе:

— Выпей, прибавит сил.

— Угощайтесь, — попросила девушка.

Когда вы поужинали, старик опять отыскал свог трубку, прислонился к бревенчатой стене и спросил:

— Ну и как, одолел медводя-то?

Ты покосился на девушку и, заметив, что она вся обратилась в слух, почти поверил, что и в самом дело схватился с медведем и задушил его.

— Одолел! — сказал ты.

Мельник закашлялся.

Девушка опять посмотрела на твою изорванную одежду и окровавленное плечо.

— Я ему кулак в пасть засунул! — сказал ты, глядя на девушку. Она изумленно и недоверчиво покачала головой и нашла глазами твою руку. Аты сидел, прислонясь к огромному кулю, заложив руку за голову, и тебе было нипочем, что час или два назад этой самой рукой ты пересчитывал медвежьи зубы.

— Как ты сказал? — переспросил старик, видимо, не расслышав твоих слов.

— Я его сначала, значит, из ружья ранил, — начал ты поподробнее и привстал. — Бабахнул из одного ствола, он как заревет, поднялся и на меня…

Ты заметил, как замерли руки девушки, убиравшей со стола.

— Пошел на меня, — повторил ты, — вижу — идет…

Расширившиеся от страха прекрасные глаза смотрели в упор, и тебе не оставалось ничего другого, как схватиться с раненым медведем.

— Как налетит косолапый…

— Ой!.. — невольно вырвалось у девушки.

Старик сплюнул в огонь.

— Ну, ну! — И обхватил руками колено.

— Я отскочил… — Ты перегнулся назад, но девушка ждала твоего подвига, и отступать было некуда.

— Вот он сграбастает меня, сграбастает, — и конец! Что делать? Хватаю шапку, — ты провел рукой по непокрытым волосам, словно сорвал с головы шапку, и почти ткнул мельнику в лицо, — и сую ему в разинутую пасть аж по самую глотку… Одну лапу у него пулей перебило, другой как даст по плечу…

Ты опять замолчал. Что делать, если медведь не сдастся? Ведь у тебя разодрано только одно плечо. Но ты понял — пора пускать в дело оружие, выхватил из-за пояса наточенный кинжал и всадил медведю между ребер.

Мельник опять сплюнул и улыбнулся в усы, довольный тремя стаканами вина и твоим рассказом.

Девушка все еще не убрала со стола.

Ты сидел, прислонясь к огромному, как медведь, кулю и праздновал победу.

Помнишь, Беко?..

Опять идет дождь, будь он неладен.

Конечно, помнишь. Этого тебе не забыть.

Так, совсем как в сказке, пришла к тебе любовь.

А потом?

Потом в твоем доме не было муки помола другой мельницы, а через год ты не ел кукурузной лепешки, испеченной другой женщиной.

Семья была тяжелым ярмом, но любовь помогала тебе, облегчала ношу.

Через год на это ярмо сел первенец — Симоника, за ним второй сын — Гиголика. Тремя годами позже родился Коция и целый год пищал, не закрывая рта. Наконец появилась на свет и маленькая Текла, — и отяжелело ярмо. Ох, отяжелело… Аж всю шерсть на шее вытерло, кровавые мозоли набило. Трудно приходилось. Нужда мучила. Иногда ты не выдерживал. Болели суставы. Но кончалась зима, земля ждала плуга, — надо было тянуть ярмо. Наступала весна, и земля просила семян, — надо было пахать. Приходило лето, — и как не предашь родного сына, так и зазеленевшую ниву не предашь… А осень есть осень, и в страдную пору ни днем ни ночью ист человеку покоя. Зимой, то ли, отдохнешь? Куда там!.. Зимой лес и мельница, плетень и амбар, новый плуг и ярмо, сломанные шкворни и разбитое колесо, снег с крыши и колка дров…

…И ты тянул свое ярмо, тащил лямку.

Потом?

Потом пришла новая жизнь.

Сказали: это небо ваше, и эта земля ваша, и лес тоже: принесли книги — читай.

Ты с трудом разбирал по складам, дал читать Симону. Симоника прочитал, — это, говорит, и Гиголике надо почитать. Через три года Коцпя тоже захотел читать, а Теклу ну просто нельзя было оторвать от книги…

Пришлось тебе урывать время от сна, чтобы пахать больше и глубже. Попросил кузнеца Зосиму выковать широкую тяпку — другой такой во всей деревне не было, — и в первое же лето дважды ее оттяпывал, а все чтобы сорняки не заглушили твою ниву. Урожай сперва свез к себе на двор, потом каждую субботу и воскресенье тащился в город. Симоника готов был расшибиться в лепешку, только бы стать Симоном, Гиголика — Григорием, а через три года и Коция заявил: раз такое дело, и я не хуже других, мое имя не Коция, а Константин. Маленькая Текла пока ничего не говорила, но если б сказала, возразить было нечего.

А ты радовался. Работал днем и ночью. Все туже затягивал ремень и, добыв два гроша денег, тут же отсылал сыновьям.

Соседи завидовали тебе: повезло Беко, вон какие у него молодцы растут!

И жена не могла нарадоваться, то и дело утирала счастливые слезы: дети у нас ученые будут, образованные, сядем на старости лет, заложим ногу за ногу и отдохнем от трудов…

И тут грянул гром.

Началась война.

Сомон к этому времени уже шляпу носил. Ему и сказали: такие, как ты, нам нужны здесь, на Урале, завод строим, фронту оружие требуется…

Гиголику осмотрели, сказали: никакой ты, парень, не Гиголика, а самый что ни есть Григорий Бекоевич, и направили в офицерскую школу.

Коцию мобилизовали в первый же день войны, и через полтора года он погиб, защищая Кавказ.

Но вот ураган отгремел.

Симон за время войны стал изобретателем по оружию и Симоном Бекоевичем; он прислал письмо: «Война кончилась, но самые интересные дела у меня впереди».

Гиголика вернулся весь в