— Я останусь здесь, — говорит она. — До встречи, Серпетис.

Дверь за девушкой закрывается бесшумно. Пламя в очаге пылает, отбрасывая блики на наши лица, и я отодвигаю от стены узкую деревянную кровать, которую перенесли сюда из сонной работников, и раскатываю по ней тонкий набитый соломой тюфяк. В тазу есть чистая вода. Я умываюсь перед сном и раздеваюсь, подставляя бока теплу, идущему из очага.

Серпетис укладывается на свою кровать, заложив руки за голову. Я следую его примеру и забираюсь под одеяло, слушая, как потрескивает в очаге пламя.

— Что решил фиур? — спрашиваю я, имея в виду Инетис.

— Асклакин не может не подчиниться правителю, но Шинирос надеется на правительницу, — отвечает он фразой, которая не говорит ни о чем.

— И что это значит? — спрашиваю я, когда он не продолжает.

— Инетис сегодня сотворила щит из солнечного света и превратила в нерушимую стену каменное кольцо вокруг города. — Я слышу, как Серпетис ворочается на постели. — Асклакин просит у моего отца милости. Магия правительницы может помочь нам остановить побережников здесь, в Шииниросе. Иначе через черьский круг они уже будут пировать в сердце Цветущей долины, а сама она превратится в болото, полное шмису.

— Но вы же надеетесь не только на ее магию, — говорю я. — Уж тебе ли не знать…

— Мы не надеемся только на ее магию, — отвечает он сквозь зубы. — Но помощь Инетис очень кстати, и Шинирос не намерен отказываться от нее. Как и Асморанта.

Серпетис поднимается с постели и подходит к очагу, чтобы пошевелить остатки орфусы. Ее осталось совсем немного, и скоро в сонной станет совсем темно. Я не вижу его лица, но слышу, как трещит пламя, доедая остатки орфусы. Сон уже ползет по груди, протягивая призрачные пальцы, чтобы закрыть мне веки, и я зеваю.

— Красивая девушка, — говорю я, не удержавшись. Серпетис злится, что я пришел не вовремя, это понятно. Но не мог же он не понимать, что я вот-вот должен вернуться, не надеялся же он, что я проведу в лекарском доме всю ночь.

— Да. Красивая. — Он возвращается в постель.

— Алманэфретки все кажутся необычными.

— Это в них и привлекает, — говорит он с полнейшим безразличием в голосе.

Утром я вижу вчерашнюю гостью Серпетиса в кухне. Нуталея приготовила нам еду и с улыбкой приветствует меня, когда я усаживаюсь за стол рядом с Унной — так, словно вчера не готова была пронзить меня взглядом насквозь. Мы встали рано, потому как в лекарне по горло дел, и горячий суп и птичья грудка, жаренная на открытом огне, пришлись как раз кстати. Начался снегопад, и снег валит так, что не видно ни зги. Нам придется идти к лекарским домам почти на ощупь. Хорошо, что мы уже успели запомнить дорогу.

— А где же Серпетис и правительница? — спрашивает меня Нуталея, когда я приступаю к еде. — Они не будут утренничать? Мне их не ждать?

— Наверное, нет, — отвечаю я. — Я не знаю об их планах. Спасибо за трапезу, Нуталея. Твоя еда намного лучше той, что готовит Барлис.

Она присаживается рядом с нами с плошкой и быстро ест, зачерпывая суп так торопливо, словно куда-то опаздывает. А потом извиняется и выходит прочь, сказав, что скоро вернется. Я почти знаю, куда она направилась, и мне даже интересно, как фиур относится к тому, что его дом превращается в дом свиданий.

— Странная девушка, — говорит Унна, отщипывая от грудки кусочек. — Откуда она взялась здесь?

— Видимо, работница, — пожимая плечами, говорю я. — Решила остаться здесь и помочь фиуру. От него же все сбежали.

Унна не видела ее вчера выходящей из сонной Серпетиса, и я говорю себе, что это к лучшему. С тех пор, как она и Серпетис встретились на поле боя у края вековечного леса, Унна тает как орфуса, брошенная в огонь. Глея сказала, что она проводила у его лежака в палатке лекарей каждую ночь и весь день, уходя только, чтобы поесть и поспать, когда валилась с ног. Он метался и выкрикивал свое имя, когда ее не было, и только рядом с ней успокаивался и позволял себя перевязать.

Здесь они почти не видятся — Унна работает в лекарском доме, Серпетис проводит все время на укреплениях. Он поблагодарил Инетис за спасение уже здесь, в Шине, но о том, что Унна не отходила от него и держала за руку, пока его мучил бред, он словно не знает.

А она не напомнит ему, даже если он спросит.

Мы заканчиваем трапезу вдвоем и выходим из кухни в коридор, завязывая на шее капюшоны. Ветер за стеной свистит, напоминая о том, что Холода еще не кончились — и в последние несколько дней это меня радует. Метель и холод означают, что у нас еще есть время, хоть его и становится все меньше с каждой ночной прогулкой Чеви по небу.

— Я имею право оставаться здесь, Серпетис. Такое же, как и ты.

За закрытой дверью голосов обычно не слышно, но Нуталея говорит громко, и на последних словах открывает дверь, нимало не заботясь о том, что ее увидит кто-то еще.

— Тебе следует думать не о праве быть здесь, — отвечает Серпетис из глубины сонной. — А об обязанностях, которые ты приняла как работница фиура.

Пламя очага за его спиной освещает лицо Нуталеи. Я вижу сжатые губы и упрямо выставленный вперед подбородок. Она не обращает на нас внимания, хоть едва и не сбила Унну с ног, вылетев из сонной. Но далеко девушка не уходит. Открывшаяся дверь сонной фиура заставляет ее остановиться, и он ухватывает Нуталею за локоть жестом, который заставляет меня приподнять брови. Это не хозяин, который задерживает работницу, решившую самовольно уйти. Это мужчина, который показывает свое право на женщину. Кажется, не только Серпетису и мне алманэфретки кажутся привлекательными. Фиур явно разозлен тем, что успел услышать, и теперь требует объяснений.

— Что случилось?

— Мне нужно работать! — отвечает она так резко, что это кажется дерзостью.

Унна накидывает на голову капюшон и поворачивается лицом к ведущей на улицу двери. У меня тоже нет желания наблюдать за тем, как двое мужчин делят одну женщину, и я следую ее примеру.

— Идем же, Цилиолис.

Мы оставляем Серпетиса и фиура разбираться с Нуталеей и выходим в метель.

Снег все валит и валит, и к обеду мы узнаем, что работы на укреплении прекратились. К вечеру ударяет мороз, и мы остаемся в лекарском доме на ночь. Обмороженных рук, ног и носов столько, что мы едва успеваем готовить горячий травяной муксу, который в Шиниросе называют муксисом. Тревис помогает Унне разносить котелок с муксисом по сонным, где сегодня особенно много людей. И они все идут и идут, слетаются, словно дзуры на яркий свет факела, не желая оставаться в темноте домов, глядящих на мир пустыми провалами голых окон. Кажется, за ночь у нас побывал весь город.

Мы возвращаемся в дом фиура только на следующий день. Инетис выходит из своей сонной, чтобы поутренничать с нами, и я замечаю, как тяжело она садится на каменный куж, поставленный во главе стола, чтобы ей не пришлось пробираться между столом и лавкой. Унна тоже это замечает и глядит на меня взглядом, в котором плещется растерянность. Инетис как будто сама не своя. Едва смогла сжать в руке ложку, не сказала нам ни слова с тех пор, как увидела, и постоянно глядит себе под ноги. Что-то не так, но я не понимаю, что именно.