А Л’Афалия, как назло, еще не проснулась.

Мы ждем, пока хмурая и неулыбчивая сегодня Нуталея раскладывает по плошкам кашу с мясом и нарезает моченый лук. Она не смотрит на нас, а Унна не смотрит на нее, как будто ей стыдно за то, чему она стала свидетелем вчера. Когда чаши с вином оказываются перед нами, я делаю Нуталее знак, что можно идти. Она подчиняется беспрекословно, как будто только и этого и ждала.

— Инетис, — говорю я. — Как ты себя чувствуешь?

Она поднимает голову от блюда с кашей, и я вижу в ее глазах золотые вспышки. Ее губы сжимаются в тонкую линию, брови хмурятся, и на мгновение она становится так похожа на Сесамрин, что я вздрагиваю.

— Все хорошо, — говорит она непривычно высоким голосом, и Унна замирает с чашей у губ. — Мама отдыхает. Ей нужно готовиться. Сегодня с вами побуду я.

Мама? Она сказала «мама»?

По лицу Инетис проходит волна… настоящая волна, заставляющая ее кожу шевелиться, а черты лица — расплываться, подобно отражению во взбаламученной воде. На мгновение под чертами моей сестры проступают другие, детские черты, и я роняю ложку на стол, когда понимаю, что сейчас на меня смотрят сразу две пары глаз, одна из которых выросла у Инетис прямо на лбу.

Волосы встают дыбом у меня на теле.

— Хватит, — выдыхаю я хрипло, чувствуя, что теряю рассудок, — хватит!

Вторая пара скрывается под кожей лба, волна затихает, и передо мной снова оказывается лицо моей сестры и правительницы Асморанты. Меня пробивает холодный пот. Я пытаюсь дышать — и хрипло выдыхаю только когда рука Унны сжимается на моей руке. Она дрожит, и я знаю, что это не жест поддержки. Ей просто так же страшно, как и мне.

— Ты — избранный, — говорит Унна, и голос ее звучит так робко, словно она боится говорить.

Ресницы Инетис опускаются в знак согласия, потом снова поднимаются.

— Мама отдыхает, — повторяет моя сестра, глядя на нас золотыми глазами. — Я сегодня побуду с вами. Мы ведь пойдем играть со щитом? Я сегодня еще сильнее, чем вчера.

— Конечно, пойдем, — отвечает Унна с улыбкой, которая кажется мне почти безумной. Как она может улыбаться сейчас, когда ребенок завладел телом Инетис? Где она сама?

— Сейчас мы с Цилиолисом отдохнем, и потом обязательно сходим, — говорит она, сжимая мои пальцы сильнее, и я понимаю, что привстал, готовый броситься к Инетис, чтобы затрясти ее и заставить вернуться.

— Хорошо, — отвечает избранный. — Только не забудь. Те набитые червяками зеленые люди уже совсем близко. Нам нужно поторопиться.

Снаружи морозно, и снег кажется похожим на крупу. Глея заходит в дом с красными от холода щеками и говорит, что лошадь ждет нас. Можно ехать домой.

За Инетис пришлось прислать повозку — она раскапризничалась и сказала, что не пойдет пешком по снегопаду до дома фиура. Она слишком устала и хочет спать. Я вижу, как переглядываются девушки в лекарском доме, но молчу, упорно молчу весь день, хотя какая-то часть этих взглядов достается и мне. Что я могу сказать им?

Пусть лучше думают, что это из-за близких родов правительница стала такой капризной и ведет себя, как ребенок. Все равно другого объяснения у меня нет.

— Унна, вы готовы? — спрашивает Тревис, заходя в кухню.

— Готовы! — отвечает Инетис, блестя золотыми глазами, и едва не падает, рванув к выходу с прытью, которой от нее никто не ожидал.

Из лекарского дома нас везет Тревис — он вызвался сам, хоть я и отговаривала его. Он говорит, его сестру однажды хлестнули кнутом мальчишки во время игры. У нее на лице тоже большой шрам. Я напоминаю ему ее, и он рад мне помочь, как помогал бы ей.

Мы усаживаем Инетис в повозку и укрываем шкурой до самого носа. Снежный конь нетерпеливо переступает с ноги на ногу, пока Тревис помогает усесться мне. Наконец, мы трогаемся, и лекарский дом остается позади. Я наклоняю голову, чтобы снег не летел в лицо, и поглядываю на Инетис. Она же сидит, укутанная в теплую шкуру, и молчит, и только смотрит по сторонам золотистыми глазами. Заметив мой взгляд, улыбается широкой улыбкой, которая так не свойственна настоящей Инетис. Я улыбаюсь в ответ и отворачиваюсь, чтобы она не увидела судороги, пробежавшей по лицу.

Цилиолис сказал, что снова останется ночевать с лекарями, чтобы завтра не проделывать долгий путь до укреплений. Они уже установили там палатки для лекарей, которые будут встречать раненых с поля боя и перевязывать их прямо там. Глея и ее девушки вызвались во время битвы работать на передовой. Цилиолис будет с ними — потому что уже не сможет оставить Глею один на один со смертью.

Мне радостно и грустно за них обоих. Они слишком поздно встретились и слишком рано расстанутся. Слишком.

— Тебе нравится Унна, Тревис? — Инетис вдруг подает голос, и ее слова заставляют меня подпрыгнуть и покраснеть. — Она хорошая девушка. Очень хорошая.

Ее непривычно писклявый голос звучит как будто с насмешкой, но Тревис отвечает серьезно, как будто после долгих раздумий:

— Да. Она очень хорошая. Я рад, что встретил ее.

— Скоро будет большая битва, и ты погибнешь, — говорит Инетис, и вдруг всхлипывает и шмыгает носом. — Мне так жалко тебя, Тревис. Ты тоже очень хороший, но ты погибнешь.

Тревис молчит, похоже, не зная, что на это сказать. Лошадь бежит вперед, и совсем скоро мы заметим в темноте дом фиура. Темный коридор и статная фигура той девушки, Нуталеи предстают перед моим мысленным взором, и я почти жалею, что тоже не смогла остаться в лекарском доме. Она красивая. Темные волосы, почти такие же темные, как волосы Энефрет, темные глаза, в которых пылает любовь. Она пришла, чтобы завоевать его сердце, и в этой войне я проиграла, даже не замахнувшись друсом.

Инетис начинает напевать что-то себе под нос, и я помимо воли прислушиваюсь к ее голосу. Я не знаю этой песни, но мотив, грустный и тоскливый, заставляет мое сердце сжаться.

Ой, по быстрой реке да плывет утенок,

Ой, по реке плывет,

Ой, по реке плывет,

Ой, погибну я, сгину во лесу темном,

Ой, никто не найдет,

Ой, никто не найдет,

Ой, пришла да война — сторона чужая,

Закипела земля,

Закипела земля,

Ой, ты мама моя, ты не плачь, родная,

Коль погубят меня,

Коль погубят меня.

Отнесут меня в лес да чужие люди,

Там останусь лежать,

Там останусь лежать.

Ой, ты мама, скажи, али ты не будешь

Обо мне вспоминать,

Обо мне вспоминать.

Ой, дитя ты дитя, как же я не стану

Слез горючих да лить,

Слез горючих да лить,