Кажется, что именно усыпальница воина, позолоченная фигура которого возвышается (а что ей еще делать? именно возвышаться) на золотой лошади в полный рост под куполом капеллы, совсем как инсталляция Маурицио Кателлана, и есть вход в самый важный бергамский храм (Кафедральный собор будто бы притулился сбоку и такими эффектами да полномочиями не обладает), но на самом деле самая главная тут – романская базилика Санта-Мария-Маджоре, вылепленная совсем из иного теста, практически без украшательств, если не считать розовых львов у входа.

Вся красота у Санта-Мария-Маджоре внутри – похожий на пещеру Аладдина мощный барочный интерьер рвется навстречу туристу. Одна часть стен покрыта фресками, а другая – старинными шпалерами (первый раз вижу такую рукодельную выставку-вставку внутри собора), дополняющими помещение театрально-декорационными обертонами, еще более пышными, еще более барочными.

Там похоронен Доницетти, а также его учитель Симон Майра, и кажется, что внутри повышенно кучерявая Санта-Мария-Маджоре превращена из культового учреждения в культурное: в трансепте выставлена громадная картина, снятая с колосников и недавно отреставрированная (впрочем, сбор денег на ее консервацию продолжается), люди фотографируют аркады и украшения потолков без аккуратизма, свойственного туристам в церкви.

Барокко Санта-Мария-Маджоре – не сорта «взбитые сливки потоком потекли», но четкой и по-бергамски жесткой геометрии185, из-за чего вдруг накрывает ощущение мирового порядка, вообще-то редко складывающееся внутри паники стиля. Такие эмоции нечасто проявляются в больших соборах, порой распадающихся на фрагменты, а тут все собрано в единый бутон. Он обязательно распускается в голове, стоит немного задержать шаг где-нибудь посредине.

На Дуомо, который дверь в дверь стоит по-соседски рядом, я столько сил уже не потратил, не смог: обычная базилика с темными углами капелл, из которых глазеет рано потемневшая живопись. Хотя, разумеется, и здесь есть чем поживиться. Например, на подземном этаже с музеем-ризницей Кафедрального собора и стенами из окрашенной стали, не говоря уже о большой картине главного бергамского художника Джованни Баттисты Морони (Лотто все же пришлый и не родной) «Мадонна с младенцем и святыми» (1576), а также о «Мученичестве святого епископа Иоанна» (1743) Тьеполо-отца (вторая картина за алтарем).

Холст Тьеполо достался Дуомо, опять же, по соседству: Джамбаттиста был одним из главных живописцев, украшавших Капеллу Коллеоне – часовню, построенную в 1473–1476 годах, куда великий кондотьер лег в возрасте 88 лет рядом со своей дочерью Медеей, заранее озаботившись еще одним монументальным памятником имени себя.

Для этого он задолго до смертного часа обратился к архитектору и скульптору Джованни Антонио Амадео, который должен был превзойти богатством и тонкостью убранства не только себя, но и всех своих предшественников вместе взятых. Вкус у Коллеоне был, надо сказать, неплохим: ориентировался он на погребальные монументы в главных венецианских пантеонах – Сан-Дзаниполо и Фрари. Однако если в этих базиликах великие люди массово рассредоточены по стенам и капеллам, то в Бергамо Коллеоне, которого венецианцы некрасиво кинули с конным памятником, царит над городом в гордом одиночестве – и сравнивать его здесь уже не с кем.

Амадео превзошел всех, создав волшебный холм из живописи и скульптуры, ее обтекающей. Конечно, эффектнее всего золотой Бартоломео, восседающий на золотом коне столь высоко над зеваками, что его толком-то и не видно: простора в часовне не так много, как в Сан-Дзаниполо, и далеко вбок не отойдешь – тут же упрешься в гробницу пятнадцатилетней Медеи, которая умерла раньше отца и была похоронена в Урняно. В фамильную усыпальницу ее перенесли в 1842-м вместе со скульптурами и декором, части которого поменялись местами (почему – не объясняют), но остались аутентичными. Именно у могилы Медеи висит картина Джузеппе Креспи с Иисусом Навином, останавливающим солнце (1737).

Картина эта, между прочим, зарифмована с решением фасада, украшенного круглым резным окном-розой средь обильно стекающей лепнины. С одной стороны, роза олицетворяет колесо фортуны, благосклонно настроенной к Коллеоне, умершему в зените славы, без каких бы то ни было военных неудач, с другой – это еще и солнечный диск, остановленный Навином: рядом с окном видны два выступа, «загораживающие» его и дающие тень.

Все композиции Тьеполо находятся в верхних ярусах, где угловые тондо чередуются с картинами слегка удлиненного, горизонтального формата. Видно их не слишком хорошо, чуть лучше просматриваются лишь подкупольные сюжетные фрески («Проповедь Иоанна Крестителя» – над картиной Креспи, «Усекновение главы Иоанна Богослова» – над входом, «Крещение» – над могилой кондотьера, «Мученичество святого Варфоломея» – в пресбитерии), а также аллегории добродетелей в парусах свода: Справедливость, Мудрость, Милосердие, Вера, ну и Святой Марк Евангелист. Последние композиции Тьеполо заканчивал в 1733 году, лет так через триста после смерти военачальника, – работы по оформлению, улучшению и поновлению капеллы, таким образом, продолжались и далее; и если алтарь Бартоломео Манни обновил в 1676-м, то отдельные важные объекты инкрустировались в капеллу, например, в 1770-м, когда появились резные скамьи Джованни Антонио Санцы с интарсиями Джакомо Каньяны, или в 1789-м, когда сюда навсегда внесли картину Анжелики Кауфман «Святое семейство».

Это я вновь таким незамысловатым образом возвращаюсь к любимой теме культурного палимпсеста: художественные ансамбли воспринимаемые как данность, на самом деле складывались, подобно мозаикам, из самых разных пазлов веками. Одно дело – фигуры на камне Медеи, созданные еще при жизни ее отца, и другое – творения Анжелики Кауфман, одной из самых известных художниц классицизма и проторомантики, скрепленных в единое целое ансамблем картин Тьеполо, на которого ориентируешься всегда, где бы ни встречал: если работы Тьеполо, с возрастом уже неважно, старшего или младшего, участвуют в экскурсии, значит, она точно состоялась. Приятные «на язык, на вкус, на цвет», художники пролонгированного венецианского заката идеально подходят под расстановку любых туристических галочек, поскольку фамилия Тьеполо приятна и понятна всем.

***

Кстати, про интарсии. В базилике Санта-Мария-Маджоре невозможно пройти мимо интарсий, выполненных Джанфранческо Капоферри и Джованни Белли по рисункам Лоренцо Лотто. Их загадочному, так до сих пор и не расшифрованному изяществу в своей ломбардской книге Аркадий Ипполитов посвящает едва ли не самые вдохновенные страницы, создавая что-то вроде поэмы в прозе. Видимо, для того, чтобы соответствовать странному межжанровому явлению – наборным деревянным инкрустациям на сюжеты Ветхого Завета (переход евреев через Красное море, Всемирный потоп, Юдифь и Олоферн, Давид и Голиаф), которые, подобно утонченным татуировкам, покрывают, во-первых, балюстраду, окружающую алтарь (эти интарсии закрываются «ставнями», украшенными резьбой с аллегорическими сюжетами по рисункам того же Лотто), во-вторых, сиденья больших хоров, растянутых вдоль стен пресбитерия.