История Дуомо, посвященного св. Винченцо, а затем, с 1618 года, – Св. Александру, тянется с каких-то совсем уже незапамятных времен, позволивших найти первообраз постройки во время последних раскопок 2004–2011 годов. Сильнее всего в XV веке собор перестраивал Антонио Аверлино по прозвищу Филарете, придавший ему форму латинского креста. Он приподнял пол метра на три, сохранив при этом алтарь, из-за чего возникла еще и сырая подземная церковь. Ею пользовались вплоть до XVII века, когда Карло Фонтана удлинил апсиду и поднял купол над трансептом – теперь внутри на нем эффектная фреска Франческо Когетти со святым Александром, возносимым на многоэтажные небеса, а снаружи, подобно флюгеру, – позолоченная статуя Александра в шлеме с плюмажем, видно который почти отовсюду.

Еще через два века бергамцы озадачились переделкой белого фасада, законченного к 1886 году, и мне, «на новенького», он понравился, а вот горожане остались крайне недовольны его усложненным, классицистическим входом, украшенным в духе триумфальных арок с центральной и двумя боковыми арками, поднятыми (совсем как Сант-Андреа в Мантуе) на крутую лестницу.

Прибывающий на главную площадь с разбегу упирается в Капеллу Коллеоне – ей одной здесь, компактной и задиристо-богатой, гораздо вольготнее, чем двум другим храмам, прижавшимся друг к другу, из-за чего фасады их сокращены и принципиально экстравертны – особенно у Санта-Мария-Маджоре, которой капелла всемогущего наемника некогда отъела апсидиолу сакристии. Устроена Санта-Мария-Маджоре по принципу булгаковской квартиры № 50: со стороны соседних фасадов примечаешь ее в последнюю очередь, самую старую и оттого как бы наиболее невзрачную. Поскольку внутренний омут ее, упирающийся с тылов в университет, разворачивается и ворочается где-то совсем уже в другом измерении. Настолько разителен эффект между тем, что внутри, и тем, что снаружи, на Кафедральной площади, где блистают совсем иные постройки. Ведь в этом уникальном и неповторимом даже по самым высшим итальянским меркам комплексе именно неформальная Санта-Мария-Маджоре удивляет подробными богатствами сильнее всего остального: сокровища тащили сюда с каким-то особенным тщанием и любовью. Это всегда чувствуется, когда украшения храма, архитектурно имманентные или извне привнесенные, заряжены позитивным благочестием…

Всегда чувствуется, если люди обустраивали базилику не для бога, но для себя.

………………………...............

Но, извините, хочется спать: Бергамо не так близко к Мантуе, как хотелось бы. Сюда нужно приезжать без эффектов дороги, и лучше из Милана. Два-три дня минимум. Это же по всем точкам, где доводилось останавливаться на неделю или чуть больше, становится очевидным – любой итальянский город способен растягиваться на все количество времени, отпущенное под его «потребление». Заедешь на час или на полдня – будет тебе одна степень подробности, останешься на ночь – проснешься тут почти как родным, в самообмане того, что все уже видел (остались остатки сладки, буквально пара завершающих штрихов), понял, почувствовал.

Чем меньше от города хочешь, тем больше получаешь. Три дня делают любой город размятым до состояния воска, способного принимать любые умственные формы.

И вот тогда начинаешь думать об иных точках на карте, полной смене ландшафта, климата и художественной школы. Недельный цикл вымывает или застраивает впечатления первого наскока, начинаешь ценить местную кухню, размеренность логистики, расписание общественного транспорта. Узнаешь людей на улице. Отличаешь местных от приезжих.

Начинаешь заглядывать на временные выставки и искать не предусмотренные программой деликатесы, вроде монументальных кладбищ или анатомических музеев, отчетливо понимая, что времени на жизнь внутри Равенны, Перуджи, Сиены, Пизы, Болоньи, Мантуи все меньше, и меньше, и меньше.

А другого раза может и не случиться. Скорее всего, так и есть, больше не будет недели в Мантуе, в Болонье, в Пизе, в Сиене, в Перудже и тем более в Равенне. Зато можно опять поменять город, расписание и все начать сначала где-то в другом месте.

Выбрать не только город, но и себя в нем.

Все-таки это был день не художника, но города. Хотя весь Бергамо увешан флажками и постерами, отмечающими дорогу от церкви к церкви, в которых живут работы Лоренцо Лотто. Но особо хвалиться нечем, практически ничья.

Семь картин Лотто увидел в Академии Каррара, по одной – в Санто-Спирито (правая боковая капелла) и в Сан-Бартоломео-э-Стефано (большой заалтарный образ). В Сан-Бернардино меня не пустили, видимо, туда ходят по предварительной договоренности, и я протиснулся в дверь, когда оттуда выходила группа туристов с альбомами Лотто у каждого под мышкой. Но стройная женщина с длинными прямыми волосами вежливо указала мне на выход.

Другие церкви я не нашел – ни Сан-Алессандро с колонной, ни Сан- Микеле у Белого колодца, просто времени не хватило. Спокойным шагом, без нервов, Бергамо требует не меньше пары дней. Весьма затейливый и спиритуальный город, никаких хиханек-хаханек, все серьезно. Один из самых мощных итальянских городов, где в этот раз мне довелось побывать. Сытый, холеный, ни капли не выпендрежный. Совсем наособицу.

Важнейший художественный музей города и его альтернативный спиритуальный пуп вырос из частной коллекции графа Джакомо Каррары, который не только оставил Бергамо свое собрание, но и построил для него картинную галерею в комплексе с Школой живописи (1796), являя пример собирательского стиля конца XVIII века – пинакотека в Бергамо возникла из ничего частнособственнической инициативы и ценна не только набором первоклассных имен и шедевров, но еще и как институция, претендующая на всеитальянское значение. По крайней мере теперь, когда первоначальное здание было расширено Симоне Элией (1807–1810) и перестроено в неоклассическом стиле (а последняя реконструкция галереи закончилась в 2015-м), подается Академия Каррара именно так – поверх городов и локальных художественных школ. Хотя первоначально коллекция графа Джакомо, составившая приблизительно половину нынешних фондов, приближающихся уже к двум тысячам единиц, концентрировалась на венецианском, ломбардском и тосканском направлениях (включающих в себя еще и сиенскую, лукко-пизанскую, разумеется флорентийскую, а также болонскую, феррарскую, равеннскую, умбрийскую, падуанскую, мантуанскую школы), из-за чего в Академии не следует искать неаполитанских или римских мастеров, которые, впрочем, постоянно гастролировали, влияли и вливали усилия в жизнь разных столиц, отчего лакуны бергамского собрания (а их тут тоже немало) зияют заметным прочерком.

Но музейные кураторы изо всех сил делают вид, что так оно и было задумано, тем более что граф Джакомо, по всей видимости, в первую очередь увлекался портретной живописью.

Мне до сих пор нравится утверждение Роберто Лонги, что местные особенности каждого из итальянских регионов выражаются прежде всего в подходах к изображению человеческих лиц. Из-за чего каррарский минимум и выглядит вполне разнообразным – тем более что всяческими экспозиционными ухищрениями именно портреты здесь выставлены на первый план. В том числе и для того, чтобы заранее рассчитать и подготовить апофеоз Джованни Баттиста Морони в 17-м зале второго этажа.