лишен стихийности Прудона. Как немец и как еврей, он с головы до пят сторонник власти». Такова бакунинская характеристика Маркса.

По отношению к себе самому Бакунин делал из этого сравнения тот вывод, что именно он осуществил высшее единство этих двух систем тем, что развил анархическую систему Прудона и освободил ее от всех доктринерских, идеалистических и метафизических придатков, положил в основу ее материализм в науке и социальную экономию в истории. Но это был огромный самообман со стороны Бакунина. Он пошел гораздо дальше Прудона, обладая большим, чем он, европейским образованием, и гораздо лучше понял Маркса, чем понимал его Прудон. Но он не прошел так основательно школу немецкой философии и не изучил так подробно, как Маркс, классовую борьбу западноевропейских народов. И прежде всего незнание политической экономии было для него еще более роковым, чем для Прудона незнакомство с естественными науками. Этот пробел в образовании Бакунина не уменьшался от того, что очень почетным для него образом объяснялся пребыванием в течение долгого ряда лучших его лет в саксонских, австрийских, русских тюрьмах и в сибирских ледяных пустынях.

«Воплощенный сатана» — в этом состояла и его сила и его слабость. То, что он понимал под этим своим любимым выражением, раскрыл нам знаменитый русский критик Белинский в прекрасных и метких словах: «Михаил во многом виновен и грешен, но в нем есть нечто такое, что перевешивает все его недостатки, — это вечно действенное начало, которое живет в глубине его духа». Бакунин был насквозь революционной натурой и обладал, подобно Марксу и Лассалю, талантом заставлять людей прислушиваться к его голосу. Для бедного эмигранта, не имевшего ничего, кроме своего ума и воли, было большим подвигом завязать первые нити интернационального рабочего движения в целом ряде европейских стран, в Испании, Италии и России. Однако стоит только назвать эти страны, чтобы сразу натолкнуться на глубокое различие между Бакуниным и Марксом. Оба они верили в быстрое наступление революции, но, в то время как Маркс, изучавший в Англии, Франции и Германии положение пролетариата в крупной промышленности, видел именно в нем зародыш революционной армии, Бакунин рассчитывал, напротив того, на воинствующую толпу деклассированной молодежи, на крестьянские массы и даже на босяцкий пролетариат. Хотя он ясно сознавал, что Маркс стоит выше его как научный мыслитель, но в своей деятельности всегда впадал в ошибку, свойственную «революционерам прежнего поколения». Он, однако, мирился со своей судьбой, считая, что хотя наука и является компасом жизни, но все же она еще не есть сама жизнь, а только жизнь творит действительность.

Нелепо и к тому же несправедливо относительно и Бакунина и Маркса судить об их отношениях только по тому непримиримому разладу, которым закончились эти отношения. Политически и особенно психологически гораздо увлекательнее проследить, как в течение тридцати лет они постоянно то тяготели друг к другу, то становились во враждебные отношения. Оба начали с младогегельянства: Бакунин принадлежал к крестникам «Немецко-французских ежегодников». При разрыве между его старым покровителем Руге и Марксом он примкнул к последнему. Но когда он затем в Брюсселе увидел, что, собственно, Маркс понимает под коммунистической пропагандой, то пришел в ужас и несколько месяцев спустя стал увлекаться авантюристским добровольческим походом Гервега в Германию, а потом понял глупость своего увлечения и открыто в ней признался.

Сейчас же после того, летом 1848 г., «Новая рейнская газета» обвинила Бакунина в том, что он агент русского правительства, но тотчас же признала свою ошибку, в которую была введена двумя полученными из различных источников известиями, и опровергла это утверждение, вполне удовлетворив Бакунина характером своего опровержения. При встрече в Берлине Маркс и Бакунин возобновили свою старую дружбу, и «Новая рейнская газета» энергично выступила за Бакунина, когда его высылали из Пруссии. Вслед за тем газета подвергла строгой критике его панславистскую агитацию, но предпослала этому заверение, что «Бакунин наш друг», что он действует из демократических соображений и его заблуждения в славянском вопросе вполне простительные. К тому же Энгельс, который был автором этой статьи, ошибался в своем главном возражении Бакунину: славянские народности Австрии имели все же историческую будущность, в которой им отказывал Энгельс. Революционное участие Бакунина в дрезденском майском восстании Маркс и Энгельс признали раньше и горячее, чем кто-либо.

Во время бегства из Дрездена Бакунин был арестован и приговорен к смертной казни сначала саксонским, а затем австрийским военным судом; затем «в виде милости» казнь в обоих случаях была заменена пожизненной каторгой; наконец, он был выдан России, где провел целый ряд лет в страшных страданиях в Петропавловской крепости. В это время один сумасшедший урквартист опять выдвинул против Бакунина в газете «Морнинг адвертайзер» обвинение, что он агент русского правительства, и утверждал, будто он не содержится в тюрьме. Против этого в той же газете, наряду с Герценом, Маццини и Руге, протестовал и Маркс. По несчастной случайности, клеветник Бакунина также носил фамилию Маркс; и это было известно в тесном кругу, хотя этот джентльмен упорно уклонялся, когда ему предлагали назвать себя в печати. Этим совпадением имен и воспользовался тогда поддельный революционер Герцен для недостойной интриги. Когда Бакунин, высланный в 1857 г. из Петропавловской крепости в Сибирь, бежал оттуда в 1861 г. и затем через Японию и Америку пробрался в Лондон, то Герцен рассказал ему, будто Маркс обличал его в английской печати как русского шпиона. Это была первая из тех сплетен, которые создали еще потом много неладов между Бакуниным и Марксом.

Бакунин был оторван от европейской жизни более десяти лет, и потому понятно, что в Лондоне он прежде всего примкнул к русским эмигрантам типа Герцена, с которыми, в сущности, имел мало общего. Даже в своем панславизме, поскольку о нем вообще могла идти речь, Бакунин оставался всегда революционером, в то время как Герцен своей руганью «гнилого Запада» и своим мистическим культом русской крестьянской общины, на самом деле, под маскою мягкосердечного либерализма, играл в руку царизму. Все же Бакунин — и это не говорит против него — поддерживал личные дружественные отношения с Герценом до самой его смерти, помня, как тот помогал ему в тяжелых испытаниях молодости; политическое же прощальное письмо Бакунин написал Герцену уже в 1866 г. Он упрекал Герцена в том, что он желает достичь социального переворота без переворота политического и готов все простить государству, лишь бы оно оставило нетронутой великорусскую сельскую общину, от которой Герцен ожидал спасения не только России и всех славянских земель, но также Европы и всего мира. Бакунин подверг этот фантом уничтожающей критике.

Но после своего бегства