Рефик принес из кухни печенье и сыр. Поняв, должно быть, что Омер сразу принялся грызть печенье просто для того, чтобы не сидеть просто так, сказал:

— Мухиттин должен скоро прийти.

— Чем он сейчас занимается?

— Ты ведь знаешь, что он выпускает журнал? Получил разрешение и…

— Знаю, знаю. Глупый пантюркистский журнальчик. Я купил последний номер. Гадость редкостная. Ты расскажи, чем он еще занимается.

— Не знаю! — сказал Рефик. Вид у него был такой, будто он размышлял, чем бы развлечь Омера. — Если хочешь, я о себе расскажу. Хожу в контору. Разрабатываю программу, из которой на этот раз точно должен выйти толк. С Перихан у нас все хорошо. Может быть, тебя удивило, что я об этом упомянул? Дело в том, что иногда мне кажется, что наши отношения могут разладиться… А ты ведь знаешь, я не из тех, кто смог бы жить один. Дочка растет. Конечно, она меня радует, но с ребенком, скажу я тебе, непросто. Не хочу, чтобы у меня были еще дети. Читаю. Что еще?..

— Еще, я полагаю, дышишь и ешь. Не помню, писал ли я тебе, что видел в Анкаре Самима? Мы с Назлы даже один раз обедали у него. Он женился.

— Вот как?

— Дом, мебель, вещи… Хотят обставить дом новыми хорошими вещами и познакомиться с новыми интересными людьми.

Рефик застенчиво улыбнулся, словно желая дать понять, что он, увы, не умеет говорить так красиво, и обмакнул печенье в чай.

— И он тоже живет, дышит. Да, он кое-что сказал о нас… О нас троих, я имею в виду. Он, оказывается, нас боится. Кажется, колокольчик?

— Мухиттин идет. Боится, значит? Что он хотел этим сказать? — Рефик встал и подошел к окну. — Да, это Мухиттин.

Рефик пошел открывать дверь, а Омер встал, подошел к окну и в щелку между ставнями посмотрел на Мухиттина. Сначала он почувствовал что-то вроде нежности, но потом увидел, каким сердитым, пристальным взглядом тот смотрит по сторонам, и ему стало не по себе. «Снова будем спорить о жизни. Каждый будет говорить, что он прав. И почему я не рассказал Рефику о Назлы до прихода Мухиттина? Эх, выпить бы! Конечно, в такой жаркий летний день это желание покажется им странным. Ради чего они живут?» Услышав голос Мухиттина из коридора, Омер почувствовал, что в его душе совершается какое-то непонятное движение, и неожиданно подумал, что зря приехал в Стамбул.

— Ну вот, как я и ожидал… Гм… Как поживаешь? — пробормотал Мухиттин, входя в комнату и протягивая Омеру руку. — Давай-ка, что ли, пожмем друг другу руки! — Подержав немного руку Омера в своей, он отпустил ее и спросил: — Ну, что скажешь? Как я выгляжу?

— Бодрым и здоровым.

— В самом деле?.. — Мухиттин обвел взглядом гостиную и повернулся к Рефику: — Что это вы мебель в саваны нарядили? — Похоже, шутка ему самому не понравилась: он насупился и сел в кресло.

— Чай будешь? — спросил Рефик.

— Буду. Все как всегда, одно и то же…

— Что морщишься, солнечный свет ослепил? — спросил Омер.

— Нет, шайтан света не боится… Ну, давай, рассказывай.

— О чем рассказывать-то? Живу, как видишь, — сказал Омер и тут же прибавил, испугавшись, что Мухиттин заметит, как он нервничает: — Поселился в Альпе, в помещичьей усадьбе и превосходно себя чувствую.

— А как же планы, мечты, стремления?

Омер посмотрел на Мухиттина так, словно тот говорил на каком-то неведомом языке, потом повернулся к Рефику и улыбнулся, словно хотел сказать: «Этот человек, похоже, говорит о чем-то интересном, но я, увы, его не понимаю!» Поверив, что его улыбка выглядела именно так, немного успокоился.

— Планы, стремления… — повторил Мухиттин. — Что с ними?

— Все с ними в порядке! — сказал Омер и понял, что волнения скрыть все-таки не удастся. — И с планами, и со стремлениями… Да я и сейчас кое-что делаю. Провел, например, электричество в деревню на горе. То есть в усадьбу…

— В самом деле? — обрадовался Рефик. — Значит, ты принес туда свет!

Омер решил, что из-за этой простодушной реплики покажется Мухиттину еще смешнее.

— Я ведь говорю не о свете в философском понимании, а о самом обычном, электрическом.

Рефик, похоже, смутился.

— Одно дополняет другое. Но я считаю, что свет в философском понимании важнее…

— Нет ли у тебя все-таки выпивки?

— Кажется, зря я сюда пришел, — сказал Мухиттин. — Вы оба несете какой-то вздор.

— Может, мне сходить купить? — спросил Рефик. — А чай как же?

— Сходи, конечно, чего ждешь? — сказал Омер. — На него не смотри, он ведь, кажется, не пьет. Ты ведь не пьешь, Мухиттин? Ты у нас словно в монастырь ушел. Но монахи-то, между прочим, пьют!

— Не нравятся мне твои шутки, — проговорил Мухиттин, стараясь казаться хладнокровным и собранным.

— Ну, на всех не угодишь. Да, Рефик, что ты будешь покупать? Возьми ракы, наш друг чужеземные напитки не жалует. Можешь еще взять кумыса! — Последняя шутка Омеру самому не понравилась, однако, желая уязвить Мухиттина, он посмотрел на него и улыбнулся.

— Ты, должно быть, себя очень любишь, — сказал Мухиттин.

— Нет, я никого не люблю. Как и ты. А вот он точно кого-то любит. Поэтому так и… Так и живет.

Рефик, похоже, обрадовался, что разговор, которого он так ждал, наконец завязался. Ему явно хотелось ответить Омеру, но нужных слов он не нашел и спросил только:

— Закуски купить? Мухиттин, ты если хочешь, наливай себе чаю…

— Купи, купи закуски! — сказал Омер. — Если бы не ты, мы с Мухиттином сегодня не сошлись бы.

— Наша дружба — совсем особое дело! — проговорил Рефик и вышел.

Мухиттин холодно посмотрел на Омера:

— Еще раз хочу сказать, что мне твои сегодняшние шутки не нравятся. Не заставляй меня, пожалуйста, жалеть, что я сюда пришел. Я и не собирался приходить, в последний момент передумал.

— Не собирался, стало быть? Чем же ты планировал заняться? Я, кстати, купил твой журнал, почитал.

— Давай не будем об этом говорить, ладно? — Мухиттин встал и начал ходить по комнате. — Конечно, я не пришел бы… Если бы Рефик не позвал.

— Ты и с Рефиком нечасто видишься. Почему?

— Наверное, потому, что говорить нам не о чем. Да и времени нет. К тому же Рефик теперь стал совсем странным.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, не знаю… Но эта его наивность, доходящая до идиотизма, эти душевные кризисы по поводу того, что нужно делать в жизни… Раньше он был больше похож на нас, а теперь словно иностранец. Я ему сказал, что он офранцузился. — Мухиттин резко повернулся и посмотрел на Омера. — В этом смысле ты на него похож!

— А ты совсем не изменился, Мухиттин, — сказал Омер и почувствовал, что успокаивается.