Над политическими борцами нависала все бблыиая опасность. Уже в 1926 году Каменев и Зиновьев, хорошо знавшие повадки генсека, предостерегали Троцкого. «Вы думаете, Сталин сейчас размышляет над тем, как возразить вам? — говорил, примерно, Каменев по поводу моей критики политики Сталина — Бухарина — Молотова в Китае, в Англии и др., — вспоминал Троцкий через много лет. — Вы ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить». В ответ на вопрос, что он имеет в виду, Каменев добавлял: «Морально, а если возможно, то и физически. Оклеветать, подкинуть военный заговор, а затем, когда почва будет подготовлена, подстроить террористический акт. Сталин ведет войну в другой плоскости, чем вы. Ваше оружие против него недейственно» (в тексте «недействительно»).[995] Зиновьев с Каменевым, правда, удобно для себя «забывали», что еще два года назад они побуждали Сталина к принятию максимально репрессивных мер против Троцкого, на которые тогда генсек пойти не решился.

По мере обострения ситуации все больше обнажались уязвимые черты Троцкого как члена коммунистической властной номенклатуры, вышибленного (или вышибаемого) из таковой, на фоне тех, кто одерживал над ним все более ощутимые победы. В политической борьбе на стороне Сталина было решающее преимущество по сравнению с Троцким: последний верил в искренность своих догм и фанатично боролся за их осуществление. Он, правда, готов был идти на компромиссы, допускал отступления, но только до определенного предела. Сталина же теоретическая догматика не волновала, будучи лишь инструментом в борьбе за личную власть.

Сами понятия «троцкизм», «троцкисты», возникшие в ходе кампании против Троцкого в 1924 году и превратившиеся в устах Сталина и его сторонников в обвинительную дефиницию, в ярлык, являвшийся вначале угрозой изгнания из партии, а позже «черной меткой», грозившей гибелью тем, к кому этот ярлык был бы прикреплен, вплоть до нашего времени повторяются как сторонниками, так и противниками Троцкого. Эти понятия, однако, ни тогда, ни впоследствии не были содержательными. Взгляды самого Троцкого менялись в быстро эволюционировавших условиях, но во всех случаях находились в одном русле с догматикой марксизма. Состав оппозиции был гетерогенным, мотивы поддержки лидера различными (уверенность в его правоте, отсутствие убедительной альтернативной позиции, тактические соображения, личная преданность, давняя связь, до определенной поры карьеристские надежды и пр.). Троцкий был прав, говоря на апрельском пленуме ЦК ВКП(б) 1926 года: «Призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима».[996] Все эти обстоятельства привели к тому, что попытки Троцкого хотя бы несколько смягчить накал борьбы, пойти на уступки партийной машине были обречены на неудачу. Сам Троцкий скоро это осознал и возобновил борьбу в еще более острой форме.

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК 23–26 октября 1926 года разыгралась драматическая сцена. Активно жестикулируя, почти показывая на Сталина пальцем, Троцкий во всеуслышание заявил: «Генеральный секретарь выставляет свою кандидатуру на пост могильщика революции». Сталин побледнел, потом покраснел, поднялся и покинул зал заседания, хлопнув дверью. В этот же вечер домой к Троцкому прибежал Г. Л. Пятаков в состоянии отчаяния. Н. И. Седова вспоминала: «Он налил стакан воды, выпил ее залпом и сказал: «Вы знаете, мне приходилось нюхать порох, но я никогда не видел ничего подобного! Произошло худшее, что только могло произойти! Почему, почему Лев Давидович сказал это? Сталин никогда не простит ему [и его потомкам] до третьего и четвертого поколений!» Пятаков был настолько расстроен, что не мог ясно передать, что же произошло. Когда Лев Давидович наконец вошел в столовую, Пятаков ринулся к нему, вопрошая: «Но почему, почему вы сказали это?» Взмахом руки Лев Давидович отбросил вопрос. Он был опустошен, но спокоен».[997]

Троцкий сосредоточил внимание на самой болезненной для Сталина и его ближайших приверженцев (по крайней мере в этой области) Бухарина и Рыкова проблеме — теории социализма в одной стране, возведенной в непререкаемый курс только что состоявшейся партконференцией. Датой 12 декабря 1926 года была обозначена статья-заявление Троцкого, посвященная этой теории.[998] Над текстом ее Троцкий, обычно писавший очень быстро, работал еще с сентября.[999] Опубликовать статью не удалось, и она распространялась неофициально. В ней Троцкий сразу брал быка за рога, пытаясь обосновать причины появления названной теории, ее авторство и значение борьбы против нее на базе концепции перманентной революции. «Вопрос о возможности построения социализма в отдельной стране, — писал Троцкий, — выросший из замедления развития европейской революции, стал одним из главных критериев внутренней идейной борьбы в ВКП. Вопрос ставится Сталиным в высшей степени схоластически и разрешается не анализом мировой хозяйственной и политической обстановки и тенденций ее развития, а чисто формальными доводами и старыми цитатами…» Главным доводом против сталинской теории являлось то, что она исходила из предпосылки замкнутого развития СССР, игнорируя перспективы Европы и всего мира. Троцкий признавал теперь, что международная революция — это дело неопределенного будущего, а СССР неизбежно будет развивать связи с мировым рынком.

Рассматривались различные варианты перспектив капитализма в ближайшие десятилетия: его подъем, упадок, сохранение нынешнего состояния. Анализ каждого варианта являлся образцом абстрактного мышления, причем при каждом варианте становилась ясна бесперспективность изолированного построения в СССР социалистического общества, фиктивность этого лозунга, не выходящего за пределы демагогии.

О том, как существенно менялись представления Троцкого, можно судить по признанию им возможности первого, наиболее оптимистического для капитализма варианта его подъема. «Напор европейской индустрии на наше хозяйство в виде дешевых товаров получил бы в этих условиях непреодолимый характер. Столь же неблагоприятно сложилась бы военная и политическая обстановка. Буржуазия вернула бы себе самоуверенность вместе с материальной силой… Мы попали бы с нашим социалистическим строительством в безвыходное положение».

Прогноз не был хронологически точен. Троцкий не в состоянии был предсказать приход к власти в Германии нацистов, Вторую мировую войну. Но в предвидении отдаленной перспективы проявилась не только его способность к хладнокровному анализу, но, я бы сказал, и смелость ума, выходившего за пределы коммунистической догматики.

Троцкий и другие лидеры оппозиции пытались перейти в контрнаступление. С декабря 1926 года их выступления против сталинской верхушки стали особенно острыми и непримиримыми.